— Ты что? Говорили, шторм может быть.
— Ну и штормяга, — сказал Павлов. — «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг».
— Я не поеду.
— Тогда я доставлю вместо тебя рюкзак. Ей даже интересней будет.
— А Вера? Я же знаю…
— Ничего ты не знаешь. Вера в сторону. Не видал я этих танцев… Слушай, сук-кин ты кот, не тяни резину. И на самом деле попадем в шторм, и… «будет плакать моя молодая любовь».
Они спустили яхту на воду. Василь придержал ее у причала, чтобы Северин мог вскочить. И только когда они уже отчалили, сказал:
— Это важнее. — Серьезности у него хватило только на эти слова: — Нет, не умерла еще любовь. «Горячей и нежней, чем Ромео Джульетту». Интересно, почему при такой постановке дела наши вузы поставляют специалистов, а не сырье для кладбищ? Я понимаю вас, я, правнук жандармского полковника, сосланного за любовь. «Через бури и мрак на огонь любви». «Клотиков треск и китов плеск».
— Балаболка ты, — сказал Будрис. — Ты просто обычный паршивый трепач.
Ветер наполнил парус. Яхта полетела, словно спущенная с тетивы стрела.
— Слушай команду, — сказал Павлов, — ты, дохлый осьминог, которого вышвырнул цунами. А ну на борт!
— Есть.
— …сэр.
— Есть, сэр.
— Колючую живородящую акулу тебе в зад. Все 125 сантиметров ее колючек, ты, протухлая морская капуста… А шторм будет… Хорошо, если успеем спрятаться за остров Рогвольд.
— Но оттуда еще…
— Я не повезу вас дальше, вы, синий краб… Тонуть вместе — моя дружба не заходит так далеко… Откинься…
— Есть.
— …сэр.
— Есть, сэр.
Действительно, было похоже, что собирается шторм.
— Я отвезу вас на Рогвольд и вышвырну, как паршивый улов. Сегодня у меня был капитан малого рыболовного сейнера Иван Непейпиво. Запорожский казак. — Синие бесстрашные глаза смотрели на грозный закат, который обещал опасность. — Рыболовная фирма «Непейпиво энд корпорейшн». Колени в трепангах, дно в охотских крабах. Завтра он должен был идти как раз на Тигровую. Я вспомнил и подумал, что он может доставить туда и этот мешок с сухопутным мусором… А я пережду на острове. Кода они вышли из залива в море, Будрис почувствовал тревогу. Море было вздыбленное, все в бороздах и заковыринах, как крокодилья кожа. И над этим графитовым морем далеко лежали лиловые, как сливы на блюде, острова.
В это мрачное море садилось тревожное солнце.
Будрис ничего не понимал в мастерстве вождения яхт. Но сейчас даже он почувствовал что-то необычное и рискованное в поведении друга.
Павлов ловил не очень послушный ветер, шел зигзагами («галсами» это называется, что ли?). Временами на этих поворотах яхта чуть не цеплялась парусом за волну, и тогда они всей тяжестью наваливались на вздыбленный над пучиной борт. Но зато они летели! Такой бешеной скорости Северин еще никогда не испытывал.