Сердце во мне упало.
- Как в Балахну? - почти простонал я. - Ведь я оттуда совсем уехал.
- Как совсем?
- Да, совсем, уволился я, - соврал я как-то даже незаметно для себя. На лице у меня, видимо, явственно отразилось все мое смятение, все отчаяние от рухнувших надежд.
- Да, поспешили вы, - задумчиво забарабанил он пальцами по столу. - Ну да, ладно. Придумаем что-нибудь.
Взял телефонную трубку.
- Соедините меня с Французовым. Да, с заведующим издательством.
Через несколько минут меня уже устроили на работу в гараж издательства.
На борту грузовика, на котором я работаю грузчиком, выведено точно как на газете крупными буквами "Горьковская коммуна", одно это чего стоит! Основная работа наша - возим рулоны бумаги для газеты из склада в полиграф. В остальное время разъезжаем по городу по различным надобностям, бываем и в соседних городах, в Дзержинске, например. Горький я изучил уже досконально, знаю почти все улицы не хуже постового милиционера.
Сплю на открытой веранде перед складом. Получаю 150 рублей в месяц - это ли не счастье? Правда, рулоны тяжелые, катать их, а особенно поворачивать трудновато. Но это недолго, остальные грузы самые разнообразные. Питаюсь в основном все еще всухомятку, но к рациону прибавил немного белого хлеба и сырковую массу (сладкий творог) по 40 копеек за сто граммов, чудесная штука! Чаще позволяю и роскошь в виде газированной воды с сиропом.
Дня через два вызвали к телефону. Звонил редактор из Балахны.
- Андреев?
- Да. Слушаю вас, товарищ Соколов.
Что же Вы там застряли, Андреев. Мы тут ждем, а вас все нет. В чем дело?
- Видите ли, товарищ редактор, я решил совсем остаться здесь.
- Как совсем? Ведь мы вас в штат зачислили, вы считаетесь здесь на работе, так ведь не делается.
- Понимаю, товарищ Соколов, очень виноват перед вами, прошу извинить, но так уж получилось, ничего не поделаешь.
- Так что же, теперь вы совсем не приедете?
- Да, выходит так.
- Ну, ну, смотрите сами.
Он повесил трубку. Я вернулся в гараж словно оплеванный. С одной стороны, конечно, лестно, что я тоже оказался нужным человеком, ко мне там уже привыкли. Но подлость, подлость-то куда денешь? Ведь приняли меня как человека, пожалели, обогрели, приласкали, а я покинул их в первую подходящую минуту, как последний негодяй, даже не попрощавшись по-человечески, не объяснив суть дела.
Прошел примерно месяц моего безмятежного счастья. Да, это была, пожалуй, самая счастливая полоса за весь этот злополучный 35-й год. Однажды по внутреннему телефону меня вызвали в редакцию. И не к кому-нибудь из заведующих отделами, не к Осипову или Французову, а к самому Келлеру, главному редактору.