Это было страшно. Несколько сотен викингов, распаленных битвой, окровавленных, озверевших, беснующихся в священной обители. Норманские секиры вышибали дух из тех монахов, кто пытался препятствовать грабежу. Эти же секиры выковыривали драгоценные камни из рак и саркофагов, сбивали со стен серебряные светильники, срубали золотые украшения. Двое викингов, опрокинув фигуру Спасителя, оторвали драгоценный солнечный знак и тут же порубили его на куски – для удобства транспортировки.
Вопли, стоны, жалобные крики смешивались с радостным ревом узревших добычу победителей. Мой сопалубник-варяг Харра Стрекоза выволок из алтаря слабо сопротивляющегося архиерея в роскошном, шитом золотом облачении, вспорол ткань мечом. Священнослужитель истошно завизжал – видимо железо разрезало не только ткань. Харра накинул добычу на плечи, будто плащ, приголубил священника кулаком по голове. Тот сомлел, а Харра устремился на поиски новых богатств.
Я – смотрел. Понимал: остановить резню я не в состоянии. Хорошо хоть мне не обязательно принимать в этом участие…
Когда смотреть стало – невтерпеж, я просто ушел.
Но снаружи было не лучше.
Мертвецы, мертвецы… Повсюду. А живых деловитые скандинавы сгоняли в гурты, вязали…
У кормушки для коров незнакомый викинг со значком Хальфдана на плаще насиловал монашку, перегнув ее через край яслей и задрав рясу.
«Откуда здесь монашки? – вяло удивился я. – Монастырь-то мужской…» Потому мой взгляд упал на темные усики на гладком круглом лице «монашки»… И я брезгливо сплюнул.
Впрочем, этому еще повезло. Вон лежит другой монах – со вспоротым животом и разбросанными по земле кишками. Тоже кто-то… развлекся.
Тут я вспомнил о Вихорьке и решил, что должен его найти.
Пять минут я потратил бесцельно, мотаясь по двору, и вынужденно наблюдая за развлечениями викингов. А в голове – одна-единственная мысль: что я делаю с этими зверьми? Зачем я здесь? Что мне мешало остаться на Сёлунде? Почему я участвую в этой мясне, а не гуляю с прекрасной Гудрун по берегу собственного озера? Почему?
Потому что я дал клятву верности Хрёреку? Потому что мы все – братья? Но разве братья мне эти нореги, заживо сдирающие с человека кожу? А человек уже не кричит – душится животным хрипом…
– Эй, Ульф! Ты только погляди!
Гуннар Гагара с братвой. Традиционное норманское развлечение: сколько продержится расчленяемый человек.
– Я этой вороне…
Полсекунды – и голова несчастного монаха слетела с плеч. Нореги сначала опешили, потом другой Гуннар, Морской Кот, радостно захохотал:
– Я выиграл! Он умер!
– Ничего он не умер! – возмутился Гагара. – Это Черноголовый его убил! Ты зачем его убил, Черноголовый?