Все заспорили, почему же настоящий убийца пошел не к судье, а к священнику.
Балушка за него вступился:
— Ведь он знал, что священник не имел права сказать кому-нибудь. А судья велел бы арестовать убийцу. Я — как тот разбойник. Но я покаюсь.
— А почему же все-таки?
— Потому что я боюсь попасть в ад,— ответил Балушка.
Все с любопытством на него посмотрели. Самого сильного мальчишку из второго класса, Калисту, одолевает, а сам в ад попасть трусит.
— Да почему ты ада-то боишься?
— Будто ты сам не боишься?
— Нет,— ответил Петерка,— не боюсь: у меня один дядя священник, а другой — викарий, они помогут, если совсем уж худо мне придется. «Впрочем,— сказал как-то дядя-священник отцу,— не так страшен ад, как его изображают». Оба засмеялись, и папа сказал, что там хоть в тепле сидишь.
— Видишь ли, это неправда,— взял Балушка ад под свою защиту.— Читал я в «Райском садике» рассказ об одном негодяе, который попал в ад. Он всю свою жизнь врал и в этом не каялся. Так черти ему всякую секунду язык отрезали. А язык за полсекунды опять отрастал. И снова его отрезали. И он сразу же опять отрастал. И снова его отрезали. И так всегда, целую вечность.
— Грешников там лижут огненными языками вонючие собаки,— добавил Ногач.— Я это видел у нас в церкви, там есть такая картина на потолке. А в грешные души там стреляют из пушек, потом кропят грешника святой водой, заковывают в цепи и льют ему в глотку разбавленное дерьмо.
— Ну вот это неправда,— отозвался Котва,— как это у чертей святая вода окажется?
— Они ее крадут,— попытался возразить Ногач. Котва толкнул его, сказав при этом:
— Не толкайся, болван, черт боится святой воды!
— Нет, не боится, и ты сам не толкайся! Хочешь, поборемся, а?
Они схватились. Ногач уложил Котву на обе лопатки и прижал его живот коленом.
— Так боится черт святой воды?
— Нет, не боится,— ответил поверженный и убежденный этим Котва.
Ногач отпустил его и снова принялся защищать Балушку:
— Что толку, если Балушка не покается в том, что он — член «Чертова копыта».
— Пусть он возьмет на себя этот грех за всех.
Председатель Каганек заявил, что они клялись на Коране никогда не выдавать общество, и если теперь Балушка на исповеди покается, это будет нарушением клятвы.
— Нет,— упрямо сказал Балушка.— Я христианин-католик и иначе дело не пойдет. Если я согрешил, значит, я покаюсь, а будешь еще что-нибудь говорить, я дам тебе парочку затрещин. Поп не смеет сказать то, что слышит на исповеди...
Законоучитель Шимачек был разгневан и выглядел за решеткой исповедальни мрачно и строго. Он резко задавал вопросы и накладывал огромные епитимьи. Не меньше восьми «отче-нашей» и «богородиц».