– Оттуда, черт возьми, тебе знать? – Марина нечеловеческим усилием воли заставила себя вернуться в реальность. – Тебя там не было.
– Верно, – кивнула Женя, – но мне и не обязательно было там быть. Я знаю Ленку. Она не любила тебя.
Да, наверное, не любила. Но что такое, эта ваша воспетая всеми лириками и бардами любовь? И кто решает, любовь это была, или что-то другое?
Марине вдруг представился конвейер, по которому движутся бесформенные, разноцветные комки из чувств, а толстая тетка в белом халате на каждом ставит печать «Любовь», «ненависть», «дружба».
– Если так, я хочу услышать это от неё.
Женя засмеялась, снова перевернулась на спину и уставилась в потолок.
– Что? – Спросила Марина.
– Ты правда думаешь, что она тебе скажет? Тогда ты просто дура, Марин. Ленка никогда не говорит о чувствах, она давно разучилась это делать, если вообще когда-то умела. Максимум, что ты увидишь – это прищуренный взгляд и какую-то очень практическую банальность вроде «какого черта ты тут делаешь»?
– Или «как я рада, что ты меня нашла»? А, котенок?
– Вряд ли, – она продолжала рассуждать, словно разговаривая с белой побелкой наверху, а не со сжавшейся в комок, мокрой, несчастной Мариной, – если Ленка чего-то хочет – она идет и берет это. И раз за все эти годы она не нашла тебя – значит, ты ей не нужна. А раз не нужна – значит, твоему появлению она не обрадуется. И, кроме того… Марин. Ей всегда нравились женщины, которых нужно было добиваться. Получив игрушку, она сразу теряла к ней интерес. Учти это.
– Ну откуда тебе знать, а? Откуда? Может, на этот раз будет по-другому?
Женя снова засмеялась. И было что-то на редкость отвратительное в её смехе – словно спала маска, и наружу вылезла та жестокость, которой обычно стыдятся и прячут даже от себя самих.
– Тебе уже не восемнадцать лет, милая. Это в восемнадцать можно надеяться на то, что «со мной будет по-другому». Люди не меняются. И Ленка останется ровно такой, какой была пятнадцать лет назад. Ты не нужна ей. Она не любит тебя. И прогонит, когда ты её найдешь.
Марина молча слезла с кровати, и скрылась в ванной. Резко открыла краны, прислонилась к стене и только тут дала волю слезам. Она рыдала, прижимаясь щекой к холодному кафелю и царапая пальцами стенку душевой кабинки. Слезы рвались наружу толчками, горечью разливаясь по губам и впитываясь в кожу.
Черт бы тебя побрал. Как же ты не видишь очевидного, Женька?
Ну как же ты, мать твою, не видишь…