А после этого не остается уже ничего, о чем можно поговорить, ничего, о чем можно рискнуть поговорить, — так вернее. Например, как бы долго мы ни говорили, весьма маловероятно, чтобы кто-нибудь из нас рассказал другому достаточно полно и точно о нашей повседневной жизни, о нашей технике выживания и о способах сохранить здоровье или хотя бы способность действовать — это было бы слишком опрометчиво, шло бы вразрез со складом характера любого игрока в этой убийственной игре. Разве расскажу я ей или кому бы то ни было о том, как я научился притворяться мертвым или маскировать себя под женщину, о моей уловке, когда я выбираю дорогу незадолго до наступления темноты, а потом делаю круг и возвращаюсь назад, чтобы внимательно осмотреться, о шахматах, в которые я играю сам с собой, о бутылке с зеленой, ужасно радиоактивной с виду пыли, которую я ношу и разбрасываю за собой, чтобы обмануть преследователей? Как же, много шансов, чтобы я открыл все это!
А когда все разговоры закончатся, окажется, что никакой пользы это нам не принесло. Наши рассудки переполнятся всяким болезнетворным хламом, который лучше бы навсегда похоронить — бессмысленными надеждами, обрывками чужой жизни в «культурных» общинах, воспоминаниями, являющимися ни чем иным, как тоской, облеченной в конкретные формы. Тоску легче переносить, если она служит размытым фоном для всего остального. И весь этот мусор лучше оставить на свалке. О да, наши разговоры помогут нам выгадать еще несколько дней любовного увлечения, призрачной безопасности, но все это мы можем иметь — почти все, во всяком случае — и без разговоров.
Вот, например, и сейчас напряжение между нами снова начало сглаживаться, и я не чувствовал себя больше таким раздраженным. Она заменила расческу парой не столь оскорбительно выглядевших щипцов и сооружала себе прическу с помощью металлических стружек. А я изображал, что наблюдать за этим мне доставляет огромное удовольствие, как оно, собственно, и было. Я все еще не сделал и движения, чтобы одеться.
Она действительно выглядела очень мило, вот так прихорашиваясь. Лицо ее было немножко плоским, но выглядело юным, и шрам придавал ему приятную пикантность.
Но какие мысли скрываются за ее лбом в эту минуту, спрашивал я себя. Я чувствовал себя настоящим телепатом в это утро, ум был ясным, как бутылка «Уайт Рок», каким-то чудом найденная неразбитой во взорванном кабаке, ответы на вопросы, которые я себе задавал, приходили без всяких усилий.
Она сейчас говорила себе, что снова нашла мужчину, мужчину, вполне подходящего, принимая во внимание обстоятельства (я наградил себя этим комплиментом), и что она не должна быть навязчивой и глупой нетерпеливостью угрожать собственной безопасности, а своего следует добиваться потихоньку.