Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело всё. Облако разрывали на части чьи-то огромные лапы — восьмипалые, когтистые. Их было много, они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел где-то. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: «Они убили их!»
«Ты сам всё видел! Они убили и многих до них — тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же всё помнишь, всё!
Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни всё с самого начала!» Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.
Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В своё прошлое. И не только в своё.
Трехглазые отвратительно-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.
И голос становился всё громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос — то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: «Ты всё помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли. Они их убили. Это была чудовищная смерть!» Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла: «Нет! Это всё неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери!
Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Всё это неправда!», «Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам всё знаешь. Всё это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!», «Не верю! Не верю!» — голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям всё вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.
С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И всё же он не сдавался.
Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака всё же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы… эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос, разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: «Он не придёт в этот мир мстителем… он вернётся сюда, он всё узнает, но он не будет мстить… иначе я прокляну его — живой или мертвой прокляну!» И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилось лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким — смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти чёрным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.