Задание расправиться с Фрэнком получил Джо Ла Манна, у него были отличные контакты с профессиональными киллерами. К сожалению, попытка не удалась и сейчас поздно винить себя или искать виновного. Лателла, наверное, уже организовал ответный удар. А этот подонок Тони Кроче является в «Вики клаб», пренебрегая правилами предосторожности, и ищет контакт с ним, с Кинничи. Ал жестом отправил Джо к Тони, присутствие Кроче не предвещало ничего хорошего.
Эллис Ворт под аплодисменты закончила песню и подошла к столу Кинничи. Старик помутневшим взглядом сладострастно смотрел на точеную фигуру в белом блестящем атласном платье. Певица держала солитер двумя пальцами. Она подняла его к свету, восхищенно посмотрела, как он засверкал всеми гранями, и положила на стол.
— Хорош, правда? — спросил Ал.
— Достоин королевы. А я всего-навсего певица, — она старалась не обидеть старика.
— Ты достойна его, поверь мне, — он пригласил ее жестом присесть за стол.
Но Эллис осталась стоять.
— Комплименты принимаю, а бриллиант — нет.
— Женщина никогда не соглашается сразу… — ухмыльнулся старик, непристойно подмигнув. Ал решил, что она или из тех, кто любит, чтобы долго упрашивали, или хитра и метит выше.
— Мой парень не согласен, — оправдывалась она, — а я его люблю. — Она смущенно улыбнулась, обнажив мелкие, перламутрово-белые зубы, чем еще сильнее распалила Ала.
— Твой парнишка — кретин, — сказал он добродушно, пожирая ее взглядом усталых глаз.
— Я то же самое говорю, — попыталась она смягчить шуткой неловкость. — Поверьте, синьор Кинничи, у меня сердце кровью обливается. — В некотором смысле это было правдой.
Ал протянул свою жилистую, покрытую синими вздувшимися венами руку и положил на ее безупречно круглое бедро.
— Я не болтлив, — заверил он. — Бриллиант просто подарок. За ласку я плачу отдельно и очень щедро. Все остается в тайне.
— Моя девушка — артистка, а не жопа с резинкой из твоих борделей, старик, — прозвучал внезапно спокойный голос рядом с Эллис.
Кинничи узнал пианиста, который аккомпанировал певице, и взглянул на него так, словно он уже покойник. Ал увидел молодое, неправдоподобно красивое лицо, а ледяной улыбке была присуща твердость, которая отличала его самого в молодости. Он не взорвался неудержимой яростью, а осел, словно проколотая шина. Не от страха. Ему достаточно было повести бровью, чтобы телохранители переломали нахалу шею. Он осел от отвращения к самому себе, у него случилось то редкое теперь просветление, когда он ясно понял, что собой представляет: похотливый старик, увядший и больной, который копошится в грязи подошедшей к концу никчемной жизни.