—Господин Бопре, так больше продолжаться не может, я смертельно одинок. Жак — в Европе, Артур — в семинарии, мама — в Штатах (но даже если бы она и была здесь, это вряд ли что-то бы изменило, мы никогда толком не могли с ней поговорить), дед Альдерик меня не слушает. Вы ведь были папиным другом, и даже близким другом, завсегдатаем «Вагнера III» (это была их лодка), я прошу у вас совета, поскольку сейчас плохо соображаю: как мне быть? Поступить к Белым миссионерам?[22] (Я ему тут же признался, что у меня для этого нет призвания, но что я люблю путешествовать, особенно мне нравится уезжать и возвращаться.)
Начальник выслушал меня, достал из ящика письменного стола бутылку джина — название уже не помню, но этикетка была голубого цвета. Он стал пить прямо из горлышка, а мне протянул стакан. Воды в доме не было, он открыл окно, разбил свисавшую с крыши сосульку, раздавил ее и добавил в стакан немного снега. Это был мой первый джин, зимний джин, пожарный джин, а Бопре объяснял мне, что, ради того чтобы лишь съездить к Белым миссионерам, билет туда и обратно дороговато обойдется. После того как он опорожнил бутылку на треть, он посоветовал мне построить змеевик. После половины — я должен был стать архитектором. Когда бутылка опустела, он по-простому сказал, что мне бы хорошо на воздух, как впрочем, я и сам думал. Уехать, свалить отсюда, пока из памяти не уйдет воспоминание о кромке набережной.
Я шел по улице к гостинице, и меня шатало из стороны в сторону как придурковатого клоуна. Да ещё вдобавок снег припорошил и без того тонкий ледок.
Я
Поговорив с начальником Бопре, я отправился на поезде в Квебек. Альдерик был «за». Он даже был согласен, если я захочу, по возвращении дать мне денег взаймы на покупку магазина. В тот день, поезд «Канадиен нэшнл»[23] останавливался в Леви[24]. Я решил пройтись по вагонам: в них пахло старыми окурками и запыленным плюшем. Пассажиров было мало. Я попытался читать «Дневник Анны Франк», но книжка так и осталась у меня на коленях: снег, лежавший по обе стороны путей, напоминал экран, и я как бы сочинял свой собственный фильм, в сущности ни о чем при этом не думая, просто курил, как паровоз, и прислушивался к разговорам вокруг. Как только мы выехали из пригородов Монреаля, я, окоченевший, погрузился в сон.
В Кии река была покрыта льдом, вокзальные вывески занесены снегом, с Лаурентийских гор дул ветер, он летел над Квебеком, над Капом[25], а затем набрасывался на нас, как обалдевший от радости сенбернар при виде своего хозяина. Я двинулся к гостинице, что располагалась поблизости от игрального пятачка. Очутившись в номере и сняв со стены чугунное распятие и картинку с изображением святого сердца, пронзенного стрелой, (она висела над зеркалом при умывальнике), я уткнулся головой в подушку и, укрывшись шерстяным одеялом, проспал едва ли не сутки. Мне было холодно и одиноко, я, кажется, плакал. Снежный буран продлился два дня. Ел я в общем зале. Тот, кто решился бы выбежать на улицу по малой нужде, мог запросто оказаться с сосулькой на причинном месте.