Вихров прошел через-сад и остановился у раскрытого окна. Привстав на носки и чувствуя, как у него сильно забилось сердце, он заглянул в комнату.
Сашенька сидела спиной к нему над книгой. Он видел только ее узкие, совсем еще детские плечи и затылок с золотистыми завитками волос.
— Ах, это ты? — воскликнула она, обернувшись. — Постой, а кто тебе разрешил снять повязку?
— Сам, — сказал Вихров. — Надоело. Да уже все прошло. Вот посмотри. — Он снял фуражку.
— Постой, я сейчас сойду к тебе. Только я босиком. Сашенька взяла со стола книгу, вскочила на подоконник и, блеснув смуглыми ногами, спрыгнула в сад.
— Давай посидим, — она показала на скамейку. Они сели в тени.
— Что за книга? — спросил Вихров.
— Синклер, «Король-уголь».
— Где ты достала?
— Тюрин принес.
— Тюрин? А зачем он сюда ходит?
— Да сюда все ходят. Хорошие ребята. И любознательные. Мне нравится, что они все относятся ко мне по-товарищески.
— Ну, это только ты умеешь себя так поставить, — заметил Вихров.
Сашенька внимательно посмотрела на него и заговорила своим проникновенным, ласковым голосом:
— Видишь, Алеша, каждая девушка, если она уважает себя, всегда поставит себя так, что к ней будут относиться по-товарищески. У нас, у женщин, как-то больше, чем у вас, жизненного опыта.
Вихров молча смотрел на Сашеньку.
— Знаешь, Алеша, я так благодарна своему отцу, — говорила она. — Я ничего никогда не скрывала от него, и он многому меня научил.
— А я вот своего отца не помню, — сказал Вихров.
— Умер?
— Нет. Погиб в русско-японскую войну. Он был военный… Штурманом на «Наварине». Рассказывали, что он первым бросился в море, когда японцы предложили им сдаться в плен.
Они помолчали.
— А что Маринки не видно? — спросил Вихров.
— Она в дивизию поехала, — сказала Сашенька. — А что?
— Да нет, я просто так спросил. — Вихров взглянул на часы. — Ну, Саша, мне пора, — сказал он, поднимаясь.
— Торопишься? — спросила Сашенька.
— Да. Нужно по делу.
— Так ты, смотри, заходи.
— Обязательно.
Вихров попросил у Сашеньки бинт, попрощался с ней и вышел из сада…
Чуть брезжил рассвет. Эскадрон собирался на сельской площади. Тихо подъезжали тачанки. Во тьме вспыхивали красные огоньки папирос. Воздух свежел. Бойцы переступали с ноги на ногу, в который раз оправляли седловку. В одном из дворов, захлопав крыльями, заорал петух. Ему ответили с другого конца, и по всему селу на разные голоса понеслось петушиное пение. Небо на востоке светлело. В глубине площади мелькнул силуэт всадника. Слышно было, как он, подъехав к эскадрону, спешился, звякнув стременем. Впереди что-то заговорили, и знакомый голос Ладыгина подал команду. Люди зашевелились и, перестраиваясь попарно, повели лошадей в поводу. Ездовой крайней тачанки тронул вожжами и крикнул вполголоса: