— Не хочу я жениться, — сказал Фельзен.
— Но ведь тебе же надо детьми обзавестись или… или…
— Или что?
— Или род прервется. Ты же не хочешь быть последним в роду.
— Я не Габсбург, чтобы заботиться о наследнике, Жоакин.
Не зная, что такое «Габсбург», Абрантеш промолчал. Они выпили. Фельзен налил по новой и опять вернулся к окну. Он видел, что и Абрантеш тоже вытянул шею, пытаясь понять, что интересного нашел за окном Фельзен.
— Мануэл делает большие успехи в МПЗГ, — сказал Абрантеш.
— Да, ты говорил.
— Они утверждают, что у него большие способности к этой работе.
— Может быть, природная подозрительность?
— Нет, скорее любознательный ум, — сказал Абрантеш. — Они говорят, что ему нравится… узнавать. Собираются сделать его агентом первого класса.
— Это значительное повышение?
— После шести-то месяцев службы? Думаю, что да.
— А что он там делает?
— Ну… знаешь ли… наблюдает, проверяет подозрительных людей, беседует с информаторами, ищет гнильцу там, где она есть.
Фельзен кивнул, слушая вполуха. Абрантеш заерзал в своем любимом кресле, так и не сумев устроиться удобно.
— Я вот что хотел спросить тебя, — сказал он. — Давно хотел, еще несколько месяцев назад.
— Что? — Фельзен, отведя взгляд от окна, впервые за этот вечер проявил интерес.
— Ты говорил с сеньорой душ Сантуш по поводу того случая летом?
— Конечно говорил.
Абрантеш с видимым облегчением откинулся в кресле.
— Я волновался, — сказал он, — что ты не воспримешь это всерьез. А это ведь дело серьезное.
— Она ничего не сделала, — сказал Фельзен. — Сказала, что это какое-то колдовство, которым она не владеет.
Абрантеш вылез из кресла, как будто что-то толкнуло его в спину. Он взял Фельзена за локоть и крепко сжал, как бы подчеркивая всю серьезность дела.
— Теперь я знаю, — сказал он, глядя пристально и сурово. — Знаю, почему ты так странно стал себя вести. Тебе надо обратиться к кому-то. И не откладывая.
Фельзен высвободил локоть из железных тисков Абрантеша. Вылил обратно в бутылку коньяк из своей рюмки и уехал.
Было половина одиннадцатого. Он был пьян, но не настолько, чтобы не суметь выбраться из Кабу-да-Рока. Ехал по молчаливым, погруженным во мрак улицам, блестевшим под дождем. Раза два притормозив возле заведений в Кашкайше, он все-таки продолжил путь: не хотелось вести беседы.
Он курил остаток сигары, задумчиво стиснув руль. В эту ветреную ночь на шоссе Гиншу, когда сгустившиеся над морем грозовые тучи вот-вот готовы были пролиться ливнем, ему вдруг пришло в голову, что Мария в приступе бешенства вполне могла сказать Абрантешу, что Мануэл — не его ребенок. Не потому ли ее отослали назад в Бейру? Не в этом ли причина всех этих разговоров, которые заводит Абрантеш насчет продолжения рода, то и дело возвращаясь к тому, как успешно служит в МПЗГ Мануэл? И эти странные слова, вырвавшиеся у него тогда летом на вечеринке насчет того, что трудно поверить в то, что у Педру и Мануэла общие родители…