«Поправляйся, Гайдэ. Мы будем очень ждать твоего зова».
— Надо говорить не «поправляйся», а «выздоравливай», — сонно отозвалась я, и тут же услышала в ответ тихий облегченный смех. — Так правильнее… вообще-то…
«Тебе виднее, Хозяйка»…
А потом Ур бесследно исчез.
Лин уже в одиночку, здорово прихрамывая на левую ногу, добрался да корявых «рогаток», стоящих у входа в лагерь, устало довез меня до знакомой палатки, буквально ввалился внутрь, наплевав на все правила и приличия. Раздраженным рыком кого-то позвал. И только потом обессилено опустился на колени, осторожно распуская намертво приковавшие меня «ремни» и позволяя мягко свалиться в чьи-то заботливые руки.
Последнее, что я помню, это встревоженное лицо Аса, еще сохранившее на себе следы прошедшей ночи — усталое, изможденное, покрытое какими-то неприятными серыми разводами. И резкий треск разрываемый ткани, который тут же перекрыл встревоженный голос братьев:
— Режь… Айд с ними, с сапогами… режь прямо так. Надо понять, насколько сильно она пострадала…
Сколько я спала, не знаю — время для меня текло совершенно незаметно. То ли час, то ли вечность… сложно сказать. Но то, что спала, это совершенно точно, потому что меня опять навещали тревожные сны. И опять в голове мелькали ужасающе реальные картинки. Про спящие Горы. Про зияющий в их теле разлом. Про спрятанную под ним древнюю Печать и тысячи Тварей, чутко сторожащих ее на глубине.
Мне казалось, я стою совсем рядом с ней. Слабая, одинокая и уязвимая. Казалось, меня окружает со всех сторон одна лишь кромешная тьма. Ни лучика света вокруг, ни голоса, ни веры. Только хриплый вой на многие сотни и тысячи голосов. Звуки невидимой схватки, сути которой я совершенно не понимала. И мерно взмахивающий крыльями старый ворон, зависший у меня перед носом и сердито кричащий:
— Разбей ее! Разбей, Ишта! Иначе все бесполезно!
— Разбить? Да я бы рада… но как? — растеряно шепчу я в ответ. — Я даже добраться до нее не могу. Я ничего не вижу.
— Разбуди Горы!!..
А потом он исчез и оставил меня в гордом одиночестве посреди мрачного царства холода, пустоты и серого безмолвия, в котором где-то неподалеку бились с неизвестным врагом невидимые воины и из которого кто-то, не обращая внимания на схватку, очень пристально изучал меня равнодушными глазами. Огромными, неприятно горящими в темноте багровыми угольками, в которых не было ничего, кроме отстраненного интереса и мертвого, холодного, какого-то нечеловеческого спокойствия.