же все это. Нужно только найти и использовать. Но Картуль любит все картофелецветное, невесело усмехнулась Хелле. Не следует надеяться, не стоит строить иллюзий. А может быть, и хорошо, что надежда на создание произведения искусства тут же лопнула, зачем зря тратить талант и время.
На молочно-белых коленях Хелле, расположившейся на полу перед холстом, отпечатался неровный розовый узор. Она рассматривала свои колени с грустным отвращением: расшибусь, подумала она, но смуглыми, бронзовыми, как у амазонки, они должны в этом году стать. Хоть какая-нибудь польза от лета.
Рейн не сочувствовал Хелле, в душе даже слегка посмеивался над ней. Пусть похнычет! Он считал эту молочно-белую, по-эстонски ширококостную женщину глупее, чем она была на самом деле. Но конфликт между Альдонисом и Мадисом серьезно заботил Рейна. Чего, собственно, хочет Мадис? Понять это невозможно. Похоже, что он действует себе во вред. До чего же мы так дойдем?
Еще до начала съемок Красаускас совершенно резонно жаловался на жилищные условия. Его поселили в четырехместном номере вместе с двумя осветителями и плотником. Один из них в три часа ночи испакостил всю комнату, двое других были не менее резвые ребятки. Однако Красаускасу уже не двадцать лет, кроме того, он исполнитель, насколько ему известно, главной роли в этом фильме. И ему, очевидно, надо работать над этой ролью. По крайней мере, до сих пор он имел такое обыкновение. В подобных же условиях это невозможно. Конечно, понятно, что с жильем трудно, но ему стало известно, что некоторым членам группы, к примеру пиротехнику, даже отдельную квартиру предоставили.
Мадис слушал претензии с таким видом, словно ему рассказывают анекдот с бородой, а он, конечно, с подобающей улыбкой извлекает в это время квадратный корень из четырехзначного числа. Его глаза — зеленый и карий — смотрели куда-то в пространство; Красаускас должен был почувствовать себя лежащим вдоль железнодорожного полотна, его и не заметили, над ним проехали. Если он сдвигался вправо или влево, чтобы встретить взгляд хотя бы одного глаза вислобрюхого режиссера, соответственно сдвигались и рельсы. Только Красаускас был не робкого десятка. «Что это вы там вдалеке увидели, разрешите вас спросить? Уж не свою ли собственную музу на крылатом коне?»
На это Мадис Картуль улыбнулся еще любезнее и высказал предположение, что Красаускас, несомненно, обретет душевный покой, если станет уделять меньше внимания жилищным условиям, а больше своей роли, очень сложной роли, которая при мобилизации всех душевных сил все же по плечу Альдонасу Красаускасу. Что же касается ночных шумов и происшествий, Мадис Картуль позволит себе выразить сомнение: если даже что-то подобное и имело место, то едва ли Красаускас мог это заметить — его вчера видели в баре в состоянии, весьма близком к сумеречному. Он должен был дрыхнуть как чурка. Конечно, не исключена возможность, что заплетающиеся ноги привели народного артиста совсем в другой номер. Но к чему вспоминать старые истории, квартирный вопрос мы еще рассмотрим, теперь надо прежде всего сконцентрироваться на фильме, ибо мы сейчас же начинаем.