— Ну, пошел! — Теперь в голосе Мадиса слышится явное утомление. Укротитель показал кончик хлыста. Медведь должен идти, иначе взовьется острая серебристая змея. Мати трогается с места — автоматически, ничего не слыша и не видя. Слава богу, что они не догадываются, что со мной происходит, успевает он подумать.
— Прелестная барышня, а как насчет маленькой прогулочки? Небольшой разговор тет-а-тет? — слетает с губ Мати. С губами сейчас все в порядке, непорядок в другом месте… Боль нестерпимая, острый клюв осьминога терзает его внутренности, что-то из них выкручивает, выжимает.
— Недурно, Мати! — доносится голос Мадиса.
— В такой прекрасный вечер просто грешно гулять в гордом одиночестве!
Марет смущена. Она не знает, что отвечать. Она смотрит на Мати, и он читает в ее глазах испуг и сочувствие. Марет понимает, что с ним происходит.
— А ведь недурно было бы нам свить себе гнездышко, милая барышня…
— Марет, проходи быстрей вперед! — хрипит Мадис. — Очень хорошо, очень по-дурацки…
И испуганная Марет — Маре удаляется. Теперь и Мати пора трогаться, но он не может. Снова эта боль! Мати неуклюже поворачивается и вдруг видит Веронику. Она беззвучно смеется, как смеются во сне статуи. Ей все ясно.
Мати сжимает кулаки и бросается бежать. Он расталкивает стоящих вокруг площадки, кто-то падает, но Мати не останавливается, он большими скачками несется по поляне. Добежав до ольховых зарослей, он оглядывается назад.
«Юпитеры» все еще горят. Под нависшим небом, над мокрым низкорослым ольшаником, над сонными просторами Маарьямаа этот яркий лиловый свет кажется чуждым, зловещим. Мати, осиянный лиловым нимбом, бессмысленно озирается и исчезает в лесу.
Три ночи кряду Мати посещали призраки. Первые две ночи он грыз подушку, боролся с наваждением; мокрые от пота простыни, словно канаты, врезались в тело. На третью ночь произошел перелом — ненависть утихла, боль отступила. Возникло чудесное ощущение легкости, как у бабочки, наконец-то вылупившейся из куколки. Сидит себе на цветке, расправляет прозрачные, сверкающие в солнечных лучах крылышки.
С чего это он вообразил себя несчастным? Не он несчастен, а те, другие. И ему вдруг стало ужасно жалко всех этих бедолаг, измученных и безнадежно запутавшихся: они не видят себя со стороны, стало быть, у них нет надежды на спасение.
Призраков было прямо-таки бесчисленное множество — друзья детства, коллеги по прежней работе, киношники, покинутые любовницы. Даже покойники имелись в этом скорбном шествии. Их астральные тела были усыпаны гроздьями порока, покрыты раковыми опухолями, напоминавшими перезрелые ягоды малины. Кое-кто явно страдал разжижением мозга, что мешало несчастным как следует высморкаться. А у некоторых верхние веки срослись с нижними, и, чтобы хоть что-нибудь увидеть, приходилось раздирать их. Вероятно, подобные монстры являлись Иерониму Босху, Питеру Брейгелю, Франсиско Гойе, думал Мати; однако Гойю они приводили в негодование и в то же время забавляли, Брейгель любовался их жовиальным комизмом, ну а я, Мати Кундер, этот а-а-а-а, люблю их и сочувствую им.