— Если бы вы не вернулись, я вновь бы пошла ночью к тем людям, гуляющим среди камней, чтобы быть вместе с ними, идти, ничего не ведая, и так же вернуться. Смотреть, как они дают свой член в руки маленькой девочки и плачут с закрытыми глазами.
Она говорит:
— Ничто из того, что приходит извне, не может научить нас чему-то новому.
— Совсем ничего?
— Нет. Есть такие закрытые люди, которые ни от кого не могут ничему научиться. Как мы, мы ничему не можем научиться, что бы это ни было, ни я от вас, ни вы от меня, ни от кого и ни от чего, ни от каких событий. Как ослы.
Сколько бы времени ни прошло, это незнание будет существовать всегда, таким, каким оно явилось им в этот момент, в этот день, в этом холодном свете. Они осознают его и очарованы этим.
А еще тем, что когда-нибудь истечет ровно тысяча лет с этого дня. И тем, что именно сегодняшним днем станет датироваться обнаруженное ими неведение, в котором пребывает весь мир. Оно уже записано в книге вселенной, без слов, без чернил, без бумаги.
Сон, в который она погрузилась, бывает только у молодых: глубокий и царственный.
Она — та женщина, которая не знает, что корабль уплыл.
Он думает: она как мой ребенок.
Иногда он приподнимает черный платок и смотрит на нее. Она едва шевелится, ощущая происходящее, но не может проснуться.
У нее на лице теперь почти не видно веснушек. Он внимательно ее разглядывает. Как делает это каждый вечер. Иногда он закрывает глаза, чтобы запомнить ее образ, будто запечатлеть его среди прочих на фотографии, сделанной во время каникул. Но, наверно, уже слишком поздно думать о ней как о ком-то, кто не причастен к его жизни.
Выбравшись из валяющегося теперь рядом белого кокона, она сидит на полу, закрывая лицо руками. Прячет глаза. Он лежит далеко от нее. До самого рассвета они то спят, то просыпаются, начинают смеяться, потом опять плачут, то полные жизни, то готовые к смерти.
Она говорит: то, что он не может никак преодолеть, она и сама всегда это ощущала, даже наслаждаясь с другими мужчинами. Он спрашивает, о чем она говорит. Она говорит об отвращении, которое она внушает ему. Она говорит, что она разделяет с ним это отвращение. Хотя нет, это нельзя назвать отвращением.
Это то, что случилось здесь, в этой комнате, как могло бы случиться где угодно, некое всеобъемлющее событие, которого они не могут знать и о котором никогда не узнают, что его нельзя выявить из-за схожести с другими, из-за этой схожести никому не удастся увидеть в нем общечеловеческое свойство.
Он спрашивает: это свойственно всем?
Да, говорит она.