Акробатка пересела к Адьке.
– Мы как–то и не познакомились, – сказал Адька. – Меня Адик зовут, или Адька, дурацкое имя, где только его мои старики откопали.
– Лариса, – сказала она. – Тоже не блеск. Пойдем походим.
Они прошли в аллею из подстриженных темно–зеленых кустов, здесь было полутемно, на скамейках сидели парочки, на каждой скамейке по парочке, потом вышли на улицу. Асфальтовая улица была сейчас пустынна, ее освещали только витрины: «Вино», «Универмаг», «Промтовары».
Потом они свернули в боковой переулок, и асфальт сразу кончился.
Неровный, избитый ямами булыжник переулка сбегал вниз к Кубани, и сама Кубань мерцала вдалеке в лунном свете.
– Осторожно иди, – сказала Лариса, – тут ноги с непривычки сломаешь.
Она сняла туфли и пошла босиком.
– Земля прохладная, – пожаловалась она. – Простуду можно схватить.
– Фокусником надо быть, чтобы здесь простуду схватить, – сказал Адька.
Стены саманных домов белели в темноте. Каждый дом был отгорожен забором, и за каждым забором, когда они проходили, надрывался пес.
– Почему окна темные? – спросил Адька. – Неужели спят?
– У нас рано спать ложатся, – сказала Лариса. – Или дома никого нет.
Адька споткнулся. Ботинок начал шлепать по камням. Адька понял, что оторвал подметку.
– Подметку оторвал на импортных корочках, – сказал он. – Придется завтра искать другие.
– Снеси на рынок, – сказала Лариса. – Там безногий дядька тебе сразу сделает.
– На море завтра пойдем? – спросил Адька.
– Я завтра на «Волге» к лиману уеду с мальчиками. Будем в палатке жить, – сказала рассеянно Лариса.
– Ну–ну, – мужественно сказал Адька. – Я тоже скоро уеду. Уеду куда–нибудь деньги мотать.
– Зачем мотать? – сказала Лариса. – У меня никогда денег не было, и я не знаю, как их мотать.
– Ну, конечно, – сказал Адька. – Платье на тебе модерн и все прочее.
– Я это платье сама сшила. А чтоб туфли купить, два месяца голодом сидела. Ты когда–нибудь голодом сидел в физкультурном институте?
– Физкультура для женщины – вредная профессия, – сказал Адька. – Стареют женщины быстро.
– Я не постарею. Я за собой слежу очень. Я хочу долго красивой быть.
– Говорят, бездельничать надо больше. И на диете сидеть, тогда до пятидесяти лет семнадцатилетней будешь.
– Мне бездельничать нельзя. Я с седьмого класса работаю, с седьмого класса себя кормлю и одеваю.
– Ларка! – донесся крик из–за забора. – С кем ты там?
– Мать, – прошептала Лариса. – Всегда меня караулит. Иду! – сказала он громко.
– Ладно, – сказал Адька. – Я пойду. Счастливо отдохнуть в палатке.
Адька стал подниматься вверх по щербатому булыжному переулку, но потом передумал и пошел вниз к Кубани. Саманные домики кончились. Адька прошел в темноту через какую–то свалку и очутился в стене ивняка. Ивняк скрывал реку, тропинки в темноте тоже не было видно, но теперь Адька почувствовал себя на месте, почти как в тайге, и, забыв, про чешский костюм, стал продираться сквозь кусты; он знал точно, что он потеряет в темноте тропинки и направления. Перед рекой шла широкая глинистая отмель. Свет луны отражался в воде, и от луны и этого отраженного света было совсем светло. Адька засучил брюки и стал пробираться к коде. Оторванная подметка шлепала по мокрой глине. У самой воды лежало несколько выкинутых недавним паводком коряг. В пачке осталась только одна сигарета. Адька закурил ее, сел на корягу и стал смотреть на воду. Он вспоминал, как напутствовал его Колька Бабюк, недавно переведенный к ним из другой партии. «Бабов надо брать поэзией», – говорил циник Бабюк.