Поели, как рассказывал, у себя на севере всех олешек, и только тогда вернулся домой. В общем, Петров младший появился на свет, когда отец был уже немолодой - сороковник разменял.
В те же, начало пятидесятых, один из последних восстанавливал свое хозяйство, разобрав сгоревшее, рубил новую хату светлыми ночами - не венец, так хоть бревнышко накидывал, случалось, тут же и засыпал с топором в руке... А с утра до вечера с тем же топором на скотнике - спешно крыши ставили под телятники. Ожидалось, что мясомолочное хозяйство здесь будет, разведут коров, да телят. То, что кормов на такое в этих местах не хватит, кругом неудобицы, косилка не пройдет, а вручную на такое хозяйство не выкосишь, никого не спрашивали.
Только начали жить, дождались нового. Сокращения личных приусадебных хозяйств. Вынуждали собственных коров не держать, а если больше одной, то уже рассматривалось едва ли как районное ЧП. Создавали комиссию, допрашивали: где берет траву под сенокос? Ворует? Обкашивать лесные поляны и запущенные неудобицы запрещали - пусть хоть на корню сгниет! - спускали наряд: сперва накосить-насушить столько-то тонн сена на колхоз, потом разрешать на себя... В один покос не проживешь, ломали и вязали на зиму веники - подкармливать скотину. Места дождливые. Не успел ухватить сенца - сгноил. Самому же, на свое хозяйство - плохонькую коровенку, словно назло, выделяли места до которых топать и топать. В общем, не один сломался, сжег себя на этой работе. Старший Петров чернел лицом, и изнутри его словно что-то палило, пекло - есть мог только хлеб и простоквашу. Иногда говорил, словно убеждал самого себя:
- Горе - когда зимой в лохмотьях, беда - когда нагишом, а это всего лишь неприятности...
Тут новая беда подкосила. Выполняя Хрущевский приказ "Об укрупнении", все хозяйства хуторов и маленьких деревень принялись рушить и свозить в "центральные усадьбы", выделяя под огород кусок пустой земли. К тем, кто не желал, всячески оттягивал неизбежное в надежде, что обойдется, приезжали на тракторе - цепляли и обваливали крышу... От своих отстреливаться не будешь, те тоже подневольные - спущен наряд - попробуй, не подчинись!
Старший Петров общей участи не избежал. Единственное, уговорил, что переедет не в новую спланированную Центральную Усадьбу, куда пальцем тыркнула чья-то равнодушная чиновничья душа, где сплошной песок, ни озера, ни реки, ни даже родника, а чтобы добраться до воды, надо рыть колодцы - дело в этих местах небывалое, а деревеньку под названием Новая Толчея - она в планах на ликвидацию не стояла, хотя домов осталось мало. До войны деревня была на тридцать с лишним дворов, но только пять восстановилось. Не в том дело, что немцы сожгли, а в том - восстанавливать было некому, повыбило мужиков. Иные же, вернувшись, мельком глянув на порушенное, рассосались по родне, другие, подписав контракт, в спешно сколачиваемые бараки при заводах и огромных стройках... Но деревня Толчея по картам и документам числилась еще как крупная. По вросшим угловым камням можно было разобрать - жили широко, не теснились один к одному, а разбросом вдоль реки, тут и поля, за рекой - бор и все озера.