Мы с Торнли договорились, что после того, как я уложу Ноэля, мы встретимся в библиотеке, за более чем заслуженным шерри.
Я с нетерпением ждал этого, ибо раньше, в тот же вечер, увидев Эмили, мой ошеломленный сын спросил меня, что такое безумие.
Смутившись, я долго сидел у его постели, прежде чем решился спросить, нельзя ли мне ответить на этот вопрос в другой раз.
— Может быть, к тому времени я это узнаю, — сказал я, целуя его в лобик и желая, чтобы его сны не походили на мои.
Потом я выключил свет и ушел.
Наконец, когда все домашние разошлись, я присоединился к Торнли. Разговор о бедной, безумной Эмили был коротким.[199] Это ранило его, но вскоре возникла еще и тема Тамблти, ибо я излил на него всю эту историю с ее дьявольскими подробностями. Что бы ни было тому причиной — меланхолия моего брата, то, что он воспринимал услышанное и делал выводы профессионально, или что-то еще, но я поведал ему столько, что после этого Сперанца могла бы причислить и его к Чадам Света.
Правда, хотя про «Золотую Зарю» Торнли слышал, но знал об ордене очень мало, а о демонологии и одержимости и того меньше. Зато мой брат много, очень много знал о безумцах и убийцах. Ну а поскольку среди множества его достижений числились и первые опыты по переливанию крови, я, может быть, слишком подчеркнуто осведомился у него, может ли то количество крови, которое я обнаружил в мешках, быть получено из одного тела? Этот вопрос не давал мне покоя с того момента, как кровь утекла в слив.
— Да, — ответил он, — в женском теле стандартных параметров содержится от шести и более пинт до галлона. — Правда, он тут же добавил, что, если нужно собрать такое количество крови, это потребует немало времени. — Особенно если, как ты говоришь… сливать ее в мешки, да?
Я кивнул, после чего Торнли уточнил свои слова, пояснив, что скорость вытекания крови зависит еще от способа, каким она отворена.
— А требует ли такое полное кровопускание хирургических навыков?
— Не обязательно, — последовал ответ. — Хватило бы умения мясника.
Он отпил пару глоточков шерри и добавил:
— Но и у вампира тоже, думаю, получилось бы прекрасно.
— Торнли, ты что, надо мной насмехаешься?
С минуту он смотрел на меня в раздумье, а потом кивнул:
— Полагаю, да. Извини, Брэм. Я больше не буду.
Конечно, он больше не будет. Бедный Торнли, живое воплощение преданности и Эмили, все глубже впадающей в свои болезненные фантазии, и мне, барахтающемуся на собственном мелководье. И боюсь, у меня будет еще причина воззвать к его преданности, познаниям и рациональному уму, который был продемонстрирован этим утром, когда он увел меня с террасы, где мы все завтракали, попросив выйти на пару слов.