— Тары сколько унесешь. А подходить… Вон к тому углу. Если опоздаешь — уходи, ничего не получишь.
— Понял, буду.
Черп, кивнув, отошел. Вот и Боров.
— Уважаемый, вам журналы нужны?
— Ха, ты меня второй раз удивил, зомбачок. Давай. О, отличные телки! И за что это так?
— За закон у карьера.
Бандюк расплылся в улыбке.
— Да, Шило конкретно попал. И поделом ему, не люблю борзых.
— Я еще хочу журналов принести. Как вам отдать?
— Слушай, зомбачок, говори просто — на «ты» и «Боров», забодал своей культурой. А журналы — да хоть в обед, спроси у любого из наших законника Борова.
— А как правильно обратиться, чтобы дубинкой не схлопотать?
— Да так и спрашивай: «законник». Мля, своим скажу — оборжутся — вежливый зомбак. Ты кореша своего нормально базарить, в натуре, еще не научил?
— Еще нет, законник Боров. Так мы пойдем?
— Канай, канай, вежливый зомбачок.
Уф, кажется, дело сделано.
По пути в шалаш вспоминал разговор с Боровом — что-то в нем показалось странным. Так, кажется, уловил — вместе с бандитским лексиконом проскакивает и нормальная человеческая речь. Черт, сужу ведь по своему миру. Неизвестно, как все обстоит здесь.
Я сижу у шалаша и в свете заходящего солнца изучаю в маленьком зеркальце новое лицо. Рядом, стараясь заглянуть через плечо, ждет своей очереди Солдат. Ощущения, мягко говоря, спорные. Все, что ты чувствуешь своим — чужое. И любая гримаса в зеркале это подчеркивает. Не урод, не красавец, худое, но уже не болезненное (вон, даже румянец угадывается) нормальное лицо. Сколько лет? Двадцать, двадцать три. Не мое. Хотя взгляд, да и цвет глаз… Это да. Мысленно поблагодарив предшественника и пожелав ему Рая (распадающаяся оболочка, боль и безумие искры), отдаю зеркало напарнику. Он поймал взором отражение, улыбка стала шире, а потом стала уменьшаться. Сосредоточенно наморщившись, с болезненной гримасой, напарник что-то вспоминал. Вдруг резко вскочил, уронив зеркальце, обвел потрясенным взглядом мусорный пейзаж, шагнул ко мне.
— Сеант!
Уткнувшись в плечо, Солдат горько плачет. Худое тело сотрясается от рыданий. Я осторожно, обходя шишки, глажу его по голове:
— Успокойся, братишка. Не плачь, ты же Солдат.
Наконец слезы иссякли. Сначала неуверенно, потом привычно, он немного смущенно улыбнулся. Из глаз ушли глубинные прояснение и ужас, отравленное в лабораториях сознание личности снова легло в забытье на дно души. Бедный парень. Не бандюк, не мразь человеческая, стал расходным материалом, использован и выброшен на свалку. Мир процветающего фашизма. «Неграждане третьего разряда». Твари.