— Нет! — улыбнулся Вознесенский. — Не хотите ставок, так хотя бы поугадывайте. Уважьте старика, я так спешил к вам с этой новостью.
— Кто-то пришлый?
— Нет, Славик.
— Сапожков? — снова высказалась Ахметгалиева.
— Нет, а ты, Владимир свет Александрович, чего молчишь?
— Боюсь обломать вам игру, — улыбнулся Данилов, с наслаждением потягиваясь. — Моя железная логика подсказывает мне верный ответ!
— Вот как! Давай поделись с нами своей мудростью!
— Элементарно, Ватсон! — Данилов изобразил, что курит трубку. — Есть непреложный закон, который гласит, что все кадровые перестановки заключаются в замене плохого начальника самым худшим из всех возможных. Исходя из него, я могу с уверенностью сказать, что нового главного врача зовут Алексеем Емельяновичем!
— Ну ты Нострадамус! — Шеф восхищенно хлопнул ладонями по коленям.
— Он угадал? — спросила Ахметгалиева.
Вознесенский многозначительно кивнул.
— О, мать моя женщина! — Ахметгалиева обхватила голову руками и принялась раскачиваться на стуле. — Убиться об стену! Емеля — главный врач! Немедленно вешаться или увольняться! Мало нам его, так ведь завтра он вытянет свою подстилку в начмеды и тогда… О-о-о! Уйду на хрен куда глаза глядят! Дежурантом!
— Может, не все так плохо? — осторожно высказался Сахаров.
— Для тебя, Славик, может и да, а для меня нет, — огрызнулась Ахметгалиева.
Сахаров надулся и засопел.
— Ясно одно, — подвел итог Вознесенский. — Теперь мы станем козлами отпущения. Запомните это и не совершайте ошибок, даже самых пустяковых. Новый главный врач нам спуску не даст. Пожалуй, Фаина, ты права — от разговоров о смене работы пора переходить к поиску новой работы. И почему нам не поставили Нижегородову?
— Потому что Гавреченков оказался более перспективным кадром, — объяснил Данилов. — Не старый, энергичный, целеустремленный. Мечта, а не главный врач!
— Совет в Филях? — Анна Сергеевна вошла в ординаторскую, — закрыла за собой дверь и только тогда продолжила: — В патологии прямо карнавал. Федоренко ходит важная, как начмед, а Оксана уже видит себя главной акушеркой. Оксаной звали Воробьеву, старшую акушерку отделения патологии беременности, женщину с узким лбом, массивной нижней челюстью, необъятным задом и еще более необъятным апломбом.
— Илья Иосифович, я к вам по поводу Семенцовой. Она пришла…
— Надо, Анна Сергеевна, — согласился Вознесенский, поднимаясь с дивана. — Пошли ко мне.
Пропустив вперед старшую сестру, заведующий вышел из ординаторской.
Ирина Семенцова, невысокая, тощая, вся какая-то угловатая, у Данилова вызывала чувство жалости. Ни кожи, ни рожи, ни ума, ни доброты, и как результат — вечное одиночество, к которому сама Семенцова уже привыкла. Но не свыклась, в глубине души считая себя несправедливо обойденной всеми жизненными благами. С возрастом Семенцова привыкла лечить грусть-тоску распространенным способом и преуспела в этом настолько, что к сорока годам стала запойной пьяницей.