— Правду.
— Какую правду?
— Ту, которую он знает, — Фомин кивнул в мою сторону. — А может, вы все ее знаете?
— Без правды у нас разговор не получится, — подтвердил слова своего шефа Петрович.
Пришла наша с Лешим очередь переглядываться. В моем взгляде явно угадывалось что-то очень и очень нехорошее. Наверное, именно поэтому подполковник ФСБ, поспешил отрицательно покачать головой. Он понимал мое состояние и тем самым давал знак, предостерегал от необдуманных поступков. Танкисту Ветрову не оставалось ничего, как угрюмо опустить глаза. Всю инициативу он отдавал в руки приятелю.
— Спрашивайте, — Леший уставился в глаза Фомы.
— Почему вы пытались выгнать людей из Подольска?
— Им здесь не выжить. Никому не выжить. Скоро здесь будет полно кентавров. И бункер ваш не спасет.
— Не скажи… — Петрович замотал головой не соглашаясь. — Бункер хороший. Три уровня. Старый КП командующего округом. — Бывший защитник Отечества и народа как-то сразу забыл об этом самом народе и сосредоточился лишь на сохранении своей драгоценной шкуры.
— Кентавры это лишь часть проблемы. Причем ее меньшая часть. Основная угроза совсем не в них. Меняется сама планета. Через несколько лет на поверхности станет невозможно жить.
— А под землей? — Петрович цепко держался за идею с бункером. — Мы его для чего-то такого и готовили.
— Изменения, о которых я говорю, они ведь не на месяц и не на год, они навсегда. Так что с бункером вы, ребята, прокололись.
Андрюха говорил, а я с удовольствием наблюдал, как сереют лица Фомы и его подручного. Ну, хоть какая-то, пусть малая и ничтожная, но все же месть.
— Подполковник, ты думаешь если в бега кинемся, то это сможет помочь? — в разговор вновь вернулся Фомин.
— Помочь это вряд ли, зато даст отсрочку.
— Большую или меньшую, чем та, что мы получим, укрывшись под землей?
— Почем мне знать? — Загребельный пожал плечами. — Но эта отсрочка будет для всех кто живет в Подольске.
— Да ложил я на всех! — вырвалось у хозяина Рынка.
Это раздраженное, полное высокомерия и пренебрежения восклицание заставило нашу команду угрюмо притихнуть. Разговор длился уже достаточно долго и все мы, даже Лиза, стали… Как бы это вернее выразиться? Привыкать друг к другу, что ли. Может это и называлось Стокгольмским синдромом, а может просто усталостью. Как бы там ни было, но острые углы понемногу начинали сглаживаться, белое казалось не таким уж белым, а черное черным. Однако этим своим «Да ложил я…» Владимир Фомин вновь отчетливо напомнил кто есть кто.
— Имеется еще один вариант, — в наступившей тишине слова Загребельного прозвучали так, словно он вдруг принял глубокую жизненную правду, заложенную в изречении бывшего уголовника.