Хартвуд едва ли не подскочил на кровати.
— Вам лучше, чем кому бы то ни было, должно быть известно, что я не из тех, кто обольщает и губит неопытных и наивных девушек.
Элиза смутилась. Ведь это было правдой.
— Если ты не веришь мне, в таком случае нам лучше, перестать разыгрывать этот фарс, — спокойно, но с явной угрозой в голосе сказал Хартвуд. — Хорошо, приведу кое-какие факты. Я никогда не встречался с девушкой, которую обольстил Джеймс. Никогда. Мне незачем лгать, в отличие от Джеймса и моего двуличного отца я никогда не скрывал моих прегрешений. То, что я делал, я делал, не боясь ни чужих глаз, ни чужого мнения. Мне плевать, что обо мне будут думать.
Он с такой яростью произнес последние слова, что Элиза в испуге отступила назад.
— Но если вы невиновны, почему не оправдывались, когда вас обвиняли? Почему вы не опровергли возводимую на вас напраслину?
— Тем самым я лишил бы Джеймса последней возможности жениться на богатой наследнице и спасти нашу семью от разорения, от тех долгов, которые остались после отца. Наш крах приближался, и мне совсем не хотелось видеть мою семью разоренной. Возможно, я принял неверное решение, но тогда мне было всего семнадцать лет. Кроме того, как я мог доказать собственную невиновность? Девушка умерла, а правда была известна только мне и Джеймсу. Джеймсу было не привыкать ко лжи, совесть его не мучила, а мать была совсем не заинтересована в том, чтобы правда вылезла наружу. — Хартвуд тяжело вздохнул, — Сколько я себя помню, мать всегда винила во всем меня, а не ее любимчика Джеймса. Еще со школы она порола меня, а не брата за шалости, которые совершал Джеймс.
— Порола?
— Угу, и не один раз. Однажды, когда мне было лет десять, Джеймс где-то достал фейерверки и запустил их в церкви. Ему было тринадцать, вокруг него собралась компания таких же, как и он, дерзких мальчишек, думающих, что им все позволено. Несмотря на это, мать во всем обвиняла меня. Она порола меня до крови. На моей спине до сих пор сохранились рубцы. Если ты думаешь, что я опять лгу, то могу показать отметины.
— Нет, нет, не надо, я верю! — горячо воскликнула Элиза.
— Хотя ты права, когда говоришь, что я все превращаю в игру. Я дразню мать, намекая ей о том, как она обращалась со мной. Но она никогда не признается в своей неправоте. Я нацепил на тебя это проклятое ожерелье, чтобы она вспомнила, кто подлинный виновник разорения нашей семьи. Я заплатил миссис Этуотер, и она пришла на обед, чтобы напомнить, что наша семья разорилась из-за расточительного распутства, но не моего, хоть я и считаюсь распутником.