. В данном случае монастырь явно находился в сложных отношениях с памятью собственного создателя, но бывали и обратные ситуации, когда обитель эксплуатировала популярное имя ка- кого‑нибудь юродивого: так, позднейшая легенда об Арсении Новгородском приписывает ему создание Арсение- вого монастыря
[704], а Каргопольская Успенская обитель возводила себя к некоему Ивану (Ионе?) Волосатому
[705]. И все‑таки, при том что юродивые монахи изредка попадаются в патериках (Василий Каменский
[706] и два Иоанна Соловецких
[707]), реальному монастырю, чья жизнь строится на строгих правилах, трудно было почитать святого, чья жизнь состояла из их нарушения. Поэтому в обители «похабу» не удавалось по–настоящему развернуться. Главной его ареной оставался город
[708].
От XVII столетия дошло гораздо больше письменных памятников, чем от предшествующего, и благодаря этому мы узнаем о существовании множества «похабов», чьи более ранние собратья попросту остались в безвестности. Некоторые имена сохранены монастырскими святцами (например, Илия Даниловский[709]), другие — иконами (как Трофим Суздальский[710]), третьи — городскими летописями; так, в анналах Сольвычегодска читаем: «В 7100 (1592) объявися у Соли в малом возрасте Михаил уродивый, а преставися 7150 (1642) года мая 5 дне и погребен в Введенском монастыре с Фомою и Родионом»[711]. Кто такие эти Фома и Родион[712], равно как и погребенные там же Иоанн и Василий[713] Сольвычегод- ские, совершенно неизвестно, но все они фигурируют в различных святцах в чине юродивых[714] (ср. также с. 302). Быть может, единственная разница между вышепоименованными персонажами и «благоуродивым» Зиновием из Кашина состояла в том, что в этом городе почему‑то не сложилось традиции юродских культов. Появление же хотя бы одного местного «похаба» почти всегда провоцировало волну эпигонов: так, вслед за Иоанном Устюжским последовали Прокопий и Леонтий; за Исидором Ростовским — Иоанн, Артемий, Стефан, Афанасий; за Максимом Московским — Василий, Большой Колпак, Иаков; за Иоанном Верхотурским — Косьма и Симеон, за Прокопием Вятским—Антипа и Уар, о которых решительно ничего не известно[715] и т. д.
Оживление литературной деятельности на Руси привело к появлению множества «похабских» житий, авторы которых не только не стремились сгладить экстравагантность своих героев, но, наоборот, всячески ее подчеркивали. Так возникло то житие Василия Блаженного, которое выше мы называли фольклорным (см. с. 285) и которое, безусловно, впитало в себя народно–религи- озные черты