Даже не верится Илонке, что такой выдающийся человек сидит сейчас в ее доме. Он склонился над бумагами и не обращает никакого внимания на чернявую быстроглазую шалунью, которая то и дело шмыгает под окном.
— Лукич!
— А?
— А что вы увидели, когда взошли с ним на гору? Что вы увидели оттуда?
— Откуда?
— С той горы, с вершины?
— А, это тогда… Виноградники, Илонка. На все четыре стороны — виноградники и виноградники…
* * *
За обедом Штефан поделился с лейтенантом слухами, занесенными сегодня в Сент-Иштван дальними прихожанами. Будто где-то за Мором, на хуторах, полиция поймала салашистского бандита, выкормыша одного из известных поджигателей войны. Говорят, будто прибыло несколько таких молодчиков из самого Будапешта и они имеют задание выслеживать и убивать на глухих дорогах отдельных советских бойцов, чтобы потом забирать у них для собственной маскировки документы, ордена и мундиры.
— Зашипели гадюки, надо быть настороже! — с пафосом закончил кузнец.
Но вопреки ожиданиям Штефана лейтенант не удивился этим поразительным новостям. И Лукич на них реагировал довольно спокойно. Только переглянулся через стол с лейтенантом, вытер кулаком усы и ничего не сказал. Можно было подумать, что они уже знают обо всем этом, да еще значительно больше, чем Штефан.
Но другие гости загудели, как потревоженные пчелы. Как? Опять эти выродки выползают из своих щелей? Опять хотят накликать погибель на наши нивы и на наших детей?
— Дудки!
— Не посмеют!
Дружно зазвенели кружки в натруженных, темных крестьянских руках. Штефан поднялся в красном углу, высокий, плечистый, едва не касаясь головой потолка. За ним поднялись остальные.
— Выпьем за мир!
— За нашу надежду — за Советский Союз!
— За здоровье всех, кто не хочет войн!
В доме было полно гостей. Ради праздника сошлись все братья Штефана с женами, с сыновьями и дочерьми. Щедрая Бежика только и делала, что бегала с кувшином в погреб и обратно. В эти часы она существовала только для других, для того, чтобы ухаживать, кого-то уговаривать, угощать, — и эта роль, видимо, вполне удовлетворяла ее.
Красавица Илонка, раскрасневшаяся, расцветшая, тоже сидела за общим столом среди своих двоюродных сестер и братьев. Волнистые, черные до блеска косы роскошно спадали ей на плечи, как у взрослой, у настоящей девушки.
Правила вежливости не позволяли ей вмешиваться в разговоры старших, но все, о чем говорилось, она чутко воспринимала своим сердцем и мысленно горячо желала здоровья всем, за кого выпивала ее многочисленная родня, и проклинала тех, кого родня единодушно проклинала.