— За что они благодарят? — удивленно спросил командир батареи и, обведя взглядом своих бойцов, повторил: — За что спасибо?
Но мадьяры сразу обернулись к старшине, словно к нему была обращена их благодарность. Они переживали его подвиг.
Обессилевшего старшину товарищи усадили на землю, быстро начали раздевать. Он вынул из-за пазухи руку, судорожно сжатую в кулак.
Кулак был весь в запекшейся крови.
Командир батареи молчал, словно это было ответом на его вопрос.
I
Вижу, как ты выходишь из своей горной хижины и смотришь вниз.
— Тереза! — зовет мать, а ты стоишь не откликаясь.
— Тереза!
А ты улыбаешься кому-то.
Ветер гуляет в Рудных горах. Звенит сухая весна, гудит зеленый дуб на склонах, и вымытые камни смеются солнцу.
— Тереза! Кого ты высматриваешь?
А ты вскидываешь руки, словно хочешь взлететь: — Мамця моя! Пан бог видит, кого я высматриваю!
Высокое небо над тобой гудит от ветра, как голубой колокол.
II
На что ты засмотрелась? К чему прислушиваешься?..
Было морозно и пустынно, когда я постучал в твое окно. Слышал, что в доме не спят, но никто мне не отвечал. Там советовались. Из-под навеса бил снег и засыпал мне глаза. Белый ветер стонал в пустоте гор.
Я постучал еще раз. Осторожно, так, словно и в самом деле этот стук могли услышать там, далеко внизу.
— Кто вы?
Что мне сказать? Кто мы?
— Свои, — говорю и не слышу собственного голоса.
Третьи сутки вместо воды мы ели снег.
— Свои, — хриплю что есть сил.
Тогда в доме зазвенело так, словно солнечный луч сломался об оконное стекло:
— Мама, то русские!
Боязливо открылась дверь. Я вошел в комнату, держа автомат наготове. Нажал кнопку фонарика. В полосе электрического света замерла у стола испуганная мать, а ты возле высокой кровати застыла в удивлении, закрыв грудь распущенными косами.
Я погасил фонарик и сказал, чтобы завесили окна.
Мать зажигала лампу, и спичка дрожала в ее руке. Ты встала на стул, босая, чтобы закрыть окна.
Я стыдился смотреть на твои белые стройные ноги, но, отводя взгляд, все равно видел их.
Соскочив со стула, ты стала передо мной. Только сейчас я заметил, как разодран мой белый халат. Ты была в белом платье, а на рукаве черная повязка.
— Так это такие… русские?
— А какими вы их представляли?
— …Такими…
Ты протянула мне руку. А мои были красные, застывшие, в грязных бинтах. Бинты нам служили и рукавицами, которые мы потеряли, мытарствуя в проклятых скалах.
— Кто у вас бывает?
— Сегодня никого не было, господин солдат, — отозвалась мать.
Она стояла возле кафельного камина и печально смотрела на меня.
— А по ком вы носите траур?