— Ты абсолютно уверен, что концерт не имеет никакого отношения к Наполеону Бонапарту?
— Этого я не говорил. Бетховен работал над концертом «Император» в тяжелейших условиях, во время пушечного обстрела, которому войска Наполеона подвергли Вену в тысяча восемьсот девятом году. По словам его ученика, Бетховену под огнем артиллерии пришлось покинуть свой дом, чтобы временно укрыться в подвале у брата, где он провел весь день, прижав к голове подушку, чтобы заглушить грохот пушек, и продолжая сочинять концерт. На следующий день Вена пала.
Мараньон долго молчал, как будто обдумывая полученную от Даниэля информацию. Затем бросил сигару в камин и сказал:
— Я хочу найти партитуру Томаса, Даниэль. Если ты выйдешь на след, который к ней приведет, я щедро заплачу. Что ты думаешь о сумме в полмиллиона евро?
Даниэль не успел ничего ответить, потому что в комнату вошел похожий на мертвеца человек со сдержанными манерами, который оказался личным секретарем миллионера.
— В чем дело, Хайме? — спросил Мараньон.
— Ее только что привезли, дон Хесус. И оставили внизу, уже собранную.
— Прекрасно. Я боялся, что посылка потеряется и будет понапрасну пылиться в каком-нибудь захудалом аэропорту. Даниэль, пошли со мной. Увидишь, что человек живет не только музыкой.
По наружной лестнице они спустились в подвал, и Даниэль оказался в настоящем музее средневековых пыток. Он не знал, как называются выставленные здесь устройства, если не считать гарроты — чисто испанского орудия, которое он видел в незабываемом фильме Берланги «Палач». Мараньон не стал показывать ему различные приспособления, которые собирал много лет, и, не теряя времени, направился к своему новому приобретению — креслу для допросов, которое прежде использовалось Святой инквизицией. Этот редкий экземпляр удалось купить в Италии, на аукционе в Сан-Джиминьяно, торгуясь по телефону. Положив руку на спинку кресла, он спросил:
— Ну как тебе?
— Жуткая штука.
— Я бы сказал, леденящая кровь. Моей жене отвратительна сама мысль, что у меня здесь внизу настоящая галерея ужасов. Однажды она даже пригрозила мне разводом, если я не откажусь от коллекции. Знаешь, как бывает с женщинами: когда они от тебя отдаляются, им начинает казаться мерзким то, что раньше их привлекало.
Мараньон постучал своим перстнем по спинке пыточного кресла:
— Для меня это кресло равносильно машине времени Герберта Уэллса. Достаточно взглянуть на него, чтобы забыть, что я живу в этом поганом веке, и целиком погрузиться в восемнадцатое столетие. Ты думал, я скажу «в эпоху Средневековья», верно? Наш разум связывает что-то очень простое и брутальное только с эпохой мракобесия и невежества. Но хотя в это трудно поверить, кресла вроде этого использовались в таких просвещенных странах, как Англия и Германия, вплоть до конца девятнадцатого века.