Вокруг было темно и тихо; в комнату проникал холод весенней ночи.
Поежившись, она вскочила и потерла руки, чтобы согреться, пытаясь стряхнуть наваждение. Первой мыслью было включить свет, но даже внезапное сияние лампы не могло осветить все потаенные углы ее памяти, где густой и липкой паутиной скопилось прошлое.
Если бы ее оставили в покое! Может быть, тогда она действительно была бы в безопасности.
Но ее нарождающаяся сексуальность, ее женская гордость были уязвлены. В словах Габриэля она услышала отнюдь не декларацию о намерениях, а вызов. Она бросилась в свою комнату, упала на кровать и безудержно зарыдала, колотя сжатыми кулаками подушку. Все ее мысли, как в фокусе, сошлись на том моменте, когда Габриэль коснулся ее лица.
— Он хотел поцеловать меня! Я знаю, он хотел! — повторяла она себе. — И поцеловал бы, если бы не пришла Лидия!
А все, что он сказал потом, — это только чтобы успокоить мать, думает он совсем не так.
Ей почти удалось убедить себя. Что при этом чувствовал или не чувствовал Габриэль, осталось за скобками — она любит его и сделает все, чтобы однажды он об этом узнал.
И вот тогда, клялась она себе, он заметит ее настоящую; признает, не сможет не признать ее взрослой, зрелой женщиной. И он — Рэйчел уверена — никогда больше не будет обращаться с ней как с ребенком и не сможет ограничиться простой дружбой.
Она верила каждому слову этой клятвы, словно присягала на Библии в зале суда. В результате с этого момента она уже никогда не была в безопасности рядом с Габриэлем.
— Ждать — хуже нет, не так ли?
— То есть?
Рэйчел испуганно обернулась, оторвав невидящий взгляд от окна, и обнаружила рядом с собой Габриэля. Он подкрался, словно кот, по толстому зеленому ковру гостиной, пока она была занята своими мыслями.
Наконец до нее дошло то, что он сказал.
— О, да. Ждать — хуже нет.
— Ты всегда так говорил, когда я тряслась перед экзаменом или походом к дантисту.
— Которого ты ненавидела, — прибавил Габриэль с едва заметной улыбкой.
— До сих пор ненавижу.
Его улыбка резанула по нервам. Ей с трудом удалось освободиться от воспоминаний о том, более молодом и доступном Габриэле. И зачем? Чтобы узнать его в мужчине, стоявшем перед ней? Черный костюм, мрачное лицо, тени под глазами — похоже, он тоже провел беспокойную ночь. Впрочем, наверняка совсем по другой причине.
— Ждать — хуже нет, потому что, начав, ты уже намного ближе к концу, чем был до этого, — кажется, ты так это объяснял? И обычно бывал прав.
— Обычно?
— Ну, на этот раз я не уверена, что хочу начинать; потому что, когда похороны пройдут, я уже ничего не смогу сделать для Грега.