Внезапно вечеринка перестала доставлять мне удовольствие. Я взяла свое пальто, незаметно выскользнула на улицу и отправилась встречать Джорджи с последнего парома. Мы сидели в темноте на гальке. Джорджи свернул сигарету с марихуаной, закурил и поднес ее к моим губам. Я глубоко затянулась и обожгла гортань. А потом он лежал на спине, пел Stairway to Heaven, а я делала ему минет и удивлялась тому, откуда это взялись яркие звездочки, вспыхивающие в чернильно-фиолетовой глубине моего сознания.
После каждого рабочего дня я узнавала немного больше о Мариан Рутерфорд и ничего не узнавала о профессоре. Но мне нравилось работать рядом с ним в его большом кабинете. Мне нравилась тишина, которую нарушали только стук клавиатуры моего компьютера и шелест страниц, переворачиваемых профессором. Нам было настолько комфортно рядом, что мы, вероятно, напоминали старую семейную пару, которая исчерпала все темы для разговоров много лет назад. Иногда он впускал меня в кабинет и уходил на лекции или индивидуальные занятия со студентами. Бывали и такие дни, когда он оставлял меня в кабинете, а сам отправлялся работать домой. Он говорил, что там ему легче сосредоточиться. Я представляла себе большой старый дом, запущенный и неприбранный, в котором вдоль всех стен тянутся книжные полки, на подоконнике спит парочка шелудивых котов, а за письменным столом сидит сам профессор и что-то пишет своим корявым почерком, как герой одного из романов Диккенса.
Мои рабочие дни были наполнены смыслом, а расшифровка неразборчивого почерка профессора требовала такой концентрации внимания, что в голове не оставалось места ни для каких других мыслей. Работа стала для меня тем же, чем в свое время были занятия в вечерней школе — способом отвлечься от реальности и снять напряжение. Я очень быстро печатала, но разбор записей требовал времени. Профессор никогда не спрашивал у меня отчета и не стоял над душой, заглядывая через плечо. Я была уверена, что он не проверяет компьютер в мое отсутствие, и радовалась тому, что мне доверяют.
Часто, когда профессора не было в кабинете, Дженни заходила ко мне поболтать. Поджав ноги, она садилась на кожаный диван и рассказывала мне о Юсуфе, о своей соседке-клептоманке, о баре, где она подрабатывает, и прочей ерунде. Она была очень забавной, и мне нравилось ее общество. Самым замечательным в Дженни было то, что она никогда не лезла мне в душу и не приставала с расспросами. Я ее интересовала только в качестве слушательницы. Если бы Дженни спросили обо мне, она вряд ли смогла бы сообщить что-нибудь, кроме имени.