Юпитер. Внутренний монолог. (Дневник роли.)
Последний свой безоблачный день провел я в сороковом году на берегу Черного моря в начале третьей декады августа.
Подобный подъем и свежесть духа испытываешь раз или два за целую жизнь, зато и помнишь.
Кто нес на себе пудовую кладь, тот знает, как сладко расправить плечи, когда избавишься от нее. Но много слаще расправить душу, освободив ее от заботы, с которой прожил так много лет. И вот ее нет, и ты как птица.
Я долго смотрел на морскую гладь, на то, как солнце купало лучи, и цвет волны был не только зеленым, он еще отливал и золотом. Со всех сторон на меня струился ясный незамутненный свет. Мир и покой. Ты и природа — единое целое. Время гармонии.
В юности в такие часы я брал карандаш, листок бумаги и сочинял стихотворение, — слова находились легко и естественно. Мне жаль, что я забросил поэзию, но так уж сложилась моя судьба — от многого пришлось отказаться.
Да, накануне стало известно, что Троцкий приказал долго жить. Спесивый интриган, ненавистник, так долго отравлявший мне жизнь, больше по этой земле не ходит. Надеялся, что укроется в Мексике. Не вышло. Ответил за все грехи.
Очень любил поиграть в солдатики. Расцвел с началом гражданской войны. Сразу же облачился в кожу. Как Мейерхольд. В них много общего. Носился по фронтам в бронепоезде и всюду устраивал театр. Больше всего обожал выступать. Придумывал эффектные фразы. Вдруг сделал ставку на кавалерию, кричал: «Пролетарий, на коня!».
Вздыхал, что так и не стал писателем, а это его прямое дело. Нет времени. Что ж, я дал ему время. Выслал его из страны. Пиши. Если уж ты такой графоман. Но он мог писать про одно на свете. Про то, что лишь он достоин власти. Что он борец за правду и счастье, друг человечества, я же — деспот, лишенный сердца и сострадания.
Нет ничего дальше от истины, чем это злобное утверждение. Самые жесткие решения, которые пришлось мне принять, явились следствием необходимости. И мне они дались тяжело. Однако, в отличие от него, я обошелся без трескотни, без всех этих публичных спектаклей.
Было легко меня укорять под аплодисменты Европы, что я благословляю террор. И это говорил человек, видевший ад гражданской войны! Мог бы смекнуть, что в нашей стране стихия должна быть и подконтрольна и целенаправленна — в первую очередь, стихия великого кровопускания, а в нашей стране оно стало бытом — преступники здесь искони в почете, они — герои былин и песен.