Я сдержанно пожимаю плечами.
— Ему дискутировать было некогда.
— И незачем. При его аргументах.
— Да, возражений он не любил.
— А что он любил? Хванчкару? Свою трубку? Папиросы «Герцеговина Флор»?
Хотя это я его просвещал, чувствую все же, как разгорается тлеющее во мне раздражение.
— В его отсутствие все — смельчаки.
Виктор с готовностью соглашается.
— При нем бы я точно поостерегся. Но больше он ничего не любил. И никого. Ни жены. Ни сына. Когда этого несчастного Якова, попавшего в плен, предложили выменять на Паулюса, он отказался. Нежный папа. Еще заявил торжественно: «Фельдмаршалов на солдат не меняю».
Я улыбаюсь:
— Отличная реплика. Такой ни один Полторак не придумает. Но я убежден, что его решение далось ему нелегко.
— Легче прочих, — негромко произносит мой сын. — Тебе-то это должно быть понятно.
Разумней всего не реагировать, но, помолчав, решаю осведомиться:
— Что это ты имеешь в виду?
— Что и ты не выменял бы меня на фельдмаршала. И даже — на хорошую роль. И тоже родил бы по этому поводу какой-нибудь исторический текст: «Сначала — зрители, сын — потом!».
Я выпиваю подряд две рюмки.
— Чушь не пори. При чем тут зрители? У него на плечах была страна, а не театр.
— То — у него… А у меня на плечах — голова. Она и смекнула: у нас со страной сложились странные отношения. Страна от меня может потребовать, чтоб я за нее положил мою голову, но я на подобный ответный жест не смею рассчитывать. Будь здоров.
Он тоже выпивает две рюмки. Хочет вернуть себе хладнокровие. И он, бывает, его утрачивает. Однажды даже чуть не пожаловался: «Ты должен сочувствовать нашему брату. Нам то и дело надо доказывать». Всем надо доказывать, сынок. Мне еще больше и еще чаще. При этом — до последнего дня. Каторжная актерская доля.
Мы прощаемся. Он выражает надежду, посмеиваясь одними глазами, что в новой роли — премьера не за горами! — я буду особенно убедителен.
Иду по Москве, уже подожженной вечерним пламенем, и понимаю, что встретимся мы снова нескоро. Обоих тяготят эти встречи. Мой сын устал от моей приглядки, от перепадов и от подтекстов. А я устал перед ним заискивать, зависеть от отцовского чувства. В основе его не радость, не свет, а тяжесть вины и несвобода. Всего изнурительнее — обида. Ни разу я ему не напомнил, что он — сын Ворохова, а между тем, ему стоило бы об этом помнить. Да, я устал. Хочу на волю.
Ярмарочное свечение неба. Ярмарочная пляска улиц. Ярмарочный, чужой мне город.