Бойня была основательной. Манжен, суровый колониальный солдат, командующий Шестой армией, атакующей левую оконечность хребта, услышав, что его войска, включавшие его собственных колониалов и ветеранов 20-го "Железного" корпуса, остановились, приказал: "Там, где проволока не перерезана артиллерией, ее должна перерезать пехота. Земля должна быть занята". Это был совершенно бессмысленный приказ. Танки могли бы перебить провод, но ни один из 128 маленьких двухместных танков "Рено", первоначально использовавшихся французами в сражении, не достиг немецкой передовой. Почти все завязли в грязи и забуксовали на подступах. Сама по себе двинулись не более чем на 600 ярдов; на третий день была достигнута "Дамская дорога", пересекающая хребет; на пятый день, когда потери составили уже 130 тысяч человек, наступление было окончательно прекращено. Потери были несколько скомпенсированы достижениями, включая 28 815 пленных и проникновение на шесть километров на тридцатикилометровом участке фронта, но глубокие немецкие укрепления остались нетронутыми. Это никоим образом не было прорывом, никакой реализации обещанного Нивелем rupture. 29 апреля он был отстранен и заменен Петэном. Потери французов, включавшие 29 тысяч убитых, не могло быть заменены.
То же касалось, по крайней мере на время, боевого духа французской армии. Почти немедленно после неудачного наступления 16 апреля началось то, что командование знало как "случаи коллективной недисциплинированности", а историки назвали "мятежами 1917 года". Никакая словесная форма не определяет так точно суть происшедшего, которое лучше идентифицируется как своего рода военная забастовка. "Недисциплинированность" подразумевает отказ подчиняться приказам. "Мятеж" обычно влечет за собой насилие против старших по званию или положению. Однако приказы, по большому счету, в целом выполнялись, не было и никакого насилия "бунтовщиков" против их офицеров. Наоборот, странное взаимное уважение характеризовало отношения между отдельными солдатами и старшими по званию в течение всего "мятежа", как если бы обе стороны признавали сами, что являются взаимными жертвами страшного тяжелого испытания, которое просто сильнее ощущалось внизу пирамиды. Солдаты жили хуже, чем офицеры, ели худшую пищу, реже получали увольнение. Тем не менее, они знали, что офицеры разделяли их трудности и на самом деле несли даже большие потери. Даже в тех частях, где дело дошло до прямой конфронтации, как в 74-м пехотном полку, "мятежники" давали понять, что они не хотят причинить своим офицерам "никакого вреда". Они просто отказались "возвращаться в окопы". Это была экстремальная манифестация протеста. Общим настроением всех, кто в ней участвовал, — а они включали солдат пятидесяти четырех дивизий, почти пол-армии, — было прежде всего нежелание, если не отказ, принять участие в новой атаке, но также патриотическая готовность удерживать фронт при атаках неприятеля. Были также особые пожелания: больше отдыха, лучшая пища, больше поддержки для солдатских семей, прекращение "несправедливости" и "бойни", "мир". Эти требования часто перекликались с требованиями участников гражданских забастовок, волна которых весной 1917 года была вызвана высокими ценами, негодованием на тех, кто наживается на военном положении, и уменьшающейся перспективой заключения мира. Гражданские протестующие ни в коем случае не требовали мира любой ценой, тем более ценой победы Германии. Они жаловались, что "в то время как люди должны работать до смерти, чтобы наскрести жалкие крохи на жизнь, боссы и крупные промышленники наращивают жир".