Побежденные в прошлых войнах уйгуры, кидане, не имели более верного покровителя, чем он, так же как позднее сирийские христиане и армяне не имели более верных покровителей, чем в лице его внуков, в Лиаотоне, киданьский монарх Юэлин Лиуко, его вассал с самого начала, умер во время войны с Хорезмом. Вдова обратилась к Завоевателю во время последней кампании в Ганьсу. Он встретил принцессу очень дружелюбно, оказал ей, а также двум сыновьям Юэелию Лиуко самые душевные и самые отеческие знаки внимания. [581]
Во всех подобных ситуациях у этого кочевника, одетого в шкуры животных, у этого губителя народов, наблюдались природная величественность, исключительная учтивость, подчеркнутое благородство, которые удивили самих китайцев. Происхождением благородный человек, он в душе был аристократом, и все были под впечатлением его головокружительной карьеры.
Наконец, проводя непреклонную политику, воплощением которой он был, сам Чингиз-хан не был безразличен к богатому опыту цивилизованных народов. Он ввел в свое близкое окружение уйгурских советников, таких как Тататонга, мусульман, подобных Махмуду Ялавачу, киданцев, наподобие Елю Чуцая. Тататонга, который выполнял те же функции при последнем найманском правителе, стал его хранителем печати и в то же время учителем уйгурского языка для его сыновей. [582]
Махмуд Ялавач служил ему связным с народами Трансоксианы, первым «монгольским» [583] правителем которых он был. Что касается китаизированного киданьца Елю Чуцая, то он сумел привить хозяину некоторые принципы китайской культуры, иногда даже пытался помешать кровавым расправам. Из его биографии известно, что одной из его озабоченностей было сохранение ценных рукописей в разграбленных или подожженных монголами городах. Другой его задачей был поиск медицинских препаратов для борьбы с эпидемиями, вызванными разложением трупов после кровавых войн. [584]
Нам известно, впрочем, что, несмотря на свою преданность монгольскому государству и Чингизханидской династии, он не скрывал зачастую свое волнение, когда оказывал пощаду городу или провинции, обреченных на уничтожение. «Ты вновь будешь плакаться за народ?» – говорил ему Угэдэй. Его осторожное и справедливое вмешательство нередко препятствовало совершению непоправимых действий. Ремюза пишет: «По происхождению татарин, ставший китайцем благодаря культуре духа, он был естественным промежуточным звеном между угнетателями и угнетенными». [585]
Будучи с монголами, он не мог напрямую стоять на защите интересов человечности: его просто не поняли бы. Он попытался доказать другим то, что великодушие являлось признаком хорошей политики, в чем он был прав, так как варварство монголов происходило в основном из-за невежества.