— Придержи, браток, — добродушно осадил было идущего Егорычев, — не туда гребешь.
В ответ из ночной тьмы послышались те же ругательства, одно другого замысловатее.
— Стой, говорю! — обозлясь, крикнул Егорычев. — Стрелять буду! — И выстрелил вверх. — Стой!
Но тень продолжала надвигаться на него, а ругательства в темноте сделались еще заковыристее. Сердце Егорычева вдруг занялось таким остервенением, что руки его, помимо воли, выбросили винтовку вперед, а палец мгновенно нажал курок. В плотном от холода воздухе выстрел прозвучал, словно одиночный хлопок в ладоши. Тень перед Егорычевым подломилась и стаяла на снегу, свернувшись впереди в черный комок.
Из вагона на выстрел встревоженно выскочил в наспех накинутой на плечи шинели Удальцов.
— Что у тебя?
— Да вот, — еле приходя в себя, кивнул в темноту Егорычев, — свалил одного.
— Что случилось?
— Да что ж, Аркадий Никандрыч, слов не понимает, выстрел вверх дал, ругается, ну я и свалил, как по уставу положено, — чуя по необычной взволнованности Удальцова, что произошло что-то непоправимое, тихо сник. — Чего ж мне еще делать-то было, Аркадий Никандрыч?
— Ладно, — отодвинул его в сторону Удальцов, надевая на себя шинель, — иди к себе, сиди тихо, никуда не показывайся, пока не позову, быстро!
Запершись в купе конвойной дежурки, Егорычев вслушивался в чешский галдеж за стенкой вагона, перекрываемый зычным голосом Удальцова.
— Прошу перед штабом Верховного Правителя России митингов не устраивать! Здесь вам не совдеп!.. Если не разойдетесь, прикажу стрелять… Прошу немедленно разойтись!
Удальцов постучался к нему, когда за окном определился тусклый рассвет!
— Поднимайся, Филя, — раздалось из-за двери, — Верховный зовет, выложишь, как на духу…
Адмирал поднял на Егорычева квелые от бессонницы глаза, спросил вяло, словно отбывая урок:
— Рассказывай, как дело было?
У Егорычева язык к гортани присох: так близко да еще один на один видеть Адмирала ему еще не доводилось.
— Так что… Вашссство… Как по уставу сслужбы, — с трудом складывал он. — Приказано…
Видно, вникнув в состояние Егорычева, Адмирал усталым жестом остановил его, молча поднялся, неспешно вышел из-за стола, подступился к нему почти вплотную, оказавшись ему по плечо, и, снизу вверх, вскинул на него ожесточившиеся вдруг глаза:
— Молодец, Егорычев, благодарю за службу, чтоб незваные гости помнили: кто к нам с добром, к тому и мы всей душой, а кто со злобою, пусть на себя пеняет, — он, не глядя, снял со своего кителя Георгиевский крестик и старательно пристроил его на гимнастерке Егорычева. — И с первым офицерским чином тебя!