— Песней воров отпугивать? — не смогла сдержать улыбку Анна. — Чудная барыня, однако!
— Это еще не все, — кивнул Владимир. — Читаю дальше: «Ночь, мороз стоит трескучий, дворник побренчал, побренчал да и спать пошел. А старуха среди ночи просыпается, слышит — тишина, крик подняла страшный. Дворня прибежала, дом осмотрели — никого, а Загряжская им кричит: „Если воров нет, почему дворник не веселится? Надо, чтоб веселился!“»
Анна рассмеялась, и смех был очаровательным — разлился колокольчиком с ясным, до хрустального чистым звуком. Корф смотрел на нее влюбленными глазами и ничего вокруг не замечал. Ольга подошла к нему и коснулась ладонью его лба — Владимир не успел избежать неожиданности этого жеста.
— Хорошо ли вы чувствуете себя, мой друг? — участливо спросила Ольга. — Я весьма обеспокоена состоянием вашего здоровья. Вы вчера весь день пробегали по морозу, не простудились ли?
— Спасибо за завтрак, Владимир Иванович, — сухо сказала Анна, вмиг перестав смеяться, и поднялась из-за стола. — Простите, но я вас оставлю, у меня репетиция, мне надо торопиться в театр.
— Кто позволил вам вмешиваться? — зло сказал Корф, скомкав газету и в раздражении швырнув ее на пол.
— Вы так утомились вчера, — ласково сказала Ольга. — Я места себе не нахожу, все думаю: здоровы ли, не устали.
— Места не находите? Кажется, вчера я точно указал вам его — отправляйтесь в свою комнату и не смейте выходить из нее вплоть до моего особого распоряжения! Завтрак вам Полина принесет. Вон! Подите вон! — страшным голосом произнес Корф, срывая с шеи льняную салфетку.
Ольга недобро улыбнулась и, гордо вскинув голову, ушла…
* * *
После репетиции Анна зашла в знакомую кондитерскую. Она любила сладкое, и ей не хотелось сразу идти домой.
В театре Оболенский встретил Анну с радостью и торжественно представил своему помощнику. Шишкин расплылся в умильной улыбке и принялся нахваливать ее красоту, твердя бесконечное «шарман, шарман». А когда Оболенский ушел, дав указание прорепетировать сцену из трагедии «Эдип в Афинах», принадлежащей перу Владислава Александровича Озерова, старинного приятеля его отца и завзятого классициста, Шишкин как будто потерял к ней интерес.
Анна пыталась понять, в чем причина столь резкой перемены настроения ее репетитора, но Шишкин был мрачен и долго молча сидел на стуле в дальнем углу класса, сосредоточенно грызя ноготь правого мизинца и пристально оглядывая Анну с головы до ног.
— Я вижу сомнение в ваших глазах, господин Шишкин, — наконец, прервала затянувшуюся паузу Анна.
— Однако вы проницательны, — с деланной печалью кивнул тот.