Ричард явно не понимал, в чем дело.
— Конечно, рановато, — продолжала она. — Тебе ведь только одиннадцать. Но твой голос определенно ломается. Теперь ты не сможешь петь партии сопрано.
— Его голос станет низким?
Мне даже не приходил в голову такой поворот событий. Золотой голос Ричарда казался мне неотъемлемой частью его самого, и, судя по его ошарашенному виду, сам он думал точно так же.
— Конечно, — улыбнулась мама. — Ведь не поют же мужчины вместе с мальчиками в церковном хоре.
— Но что же я буду петь? — Казалось, он готов заплакать. Его голубые глаза стали совсем темными от огорчения. — Что же я буду петь?
— Партии тенора, — ровно ответила мама. — А партии сопрано будут принадлежать Джулии.
— Кому? Джулии? — гневно бросил Ричард. — Да она поет как ворона. Она не может петь сопрано!
Мама нахмурилась, услышав его слова, но осталась спокойной.
— Тише, тише, Ричард. Я согласна, ни у кого из нас нет твоего чудесного дара. Но пение тенором тоже может доставить много радости. Твой дядя, папа Джулии, пел тенором, и у нас выходили чудесные дуэты. Я поищу ноты для новых партий в Хаверинг-холле.
— Я не хочу их петь! — выкрикнул Ричард в негодовании. — Я не стану петь тенором! Это такой обычный голос! А я не хочу петь обычным голосом. Если я не смогу петь как раньше, я лучше совсем заброшу пение!
И он выскочил из гостиной, хлопнув дверью. В комнате воцарилось молчание.
— Для Ричарда важна не музыка, — тихо сказала мама, принимаясь за шитье. — Ему важно быть не таким, как все. Бедный мальчик, — вздохнула она.
Прежде Ричард изредка пел во время торжественной службы в кафедральном соборе в Чичестере. Теперь это было мучительно для всех нас. Мы с мамой помнили, как лился его голос и люди поворачивали головы, чтобы взглянуть на юного певца. Сейчас никто не смотрел на него. Только я бросила украдкой взгляд на Ричарда и отвернулась. Если бы он увидел, что я жалею его, он бы расстроился еще больше.
Мы молча вернулись домой. Мама поднялась к себе наверх снять шляпку, а я подошла к фортепиано и открыла крышку.
— Давай споем вместе, — как можно безразличнее предложила я.
Взяв несколько аккордов, я подняла глаза. Лицо Ричарда было торжественным.
— Я никогда больше не буду петь. Конечно, я могу иногда поломаться, как сегодня в церкви, но петь в гостиных, или на кухне, или даже в ванной, когда купаюсь, я не стану больше никогда. У меня был голос, который мне нравился, теперь его нет.
— Но у тебя и сейчас очень миленький голос… — начала было я.
— Миленький! — вскричал он. Но тут же взял себя в руки. — Очень миленький, не правда ли? Раньше у меня был голос, равного которому, может, не было нигде в Европе, но мне не дали развить его. Даже не наняли для меня учителей. Теперь его нет, осталось только то, что можно назвать очень миленьким. Такого голоса лучше вообще не иметь.