* * *
В пятницу работать совершенно не хочется, расчищая дорогу к деревянному двухэтажному дому, думаю о завтрашней релакс-вечеринке. Ловлю себя на мысли, что жду встречи с Андреем. Вообще-то завтра срок моего контракта истекает. Я могу уехать. Но только зачем мне возвращаться в разграбленный мародерами, наводненный обезумевшими беженцами город? Меня туда ничто не тянет: Ярослава пробудет в эвакуации еще пару месяцев, Петька служит, Шакира погибла…
Вот это дом! Если бы я снимала фильм ужасов, лучшего места для съемки не найти. Что-нибудь типа: «Дом-монстр», «Дом с привидениями», «Тайна дома у дороги». Довольно габаритная двухэтажная постройка, с узкими, высокими украшенными резьбой окнами, покосившимися балконами и ветхим крыльцом с резными столбами. Над массивной входной дверью табличка «1897». Ничего себе! Дому больше ста лет. Девушка, которая оказалась со мной в паре (а девушка ли это, в скафандре и противогазе так сразу не разберешь?), явно не разделяет мой восторг и еле-еле плетется. Сначала мы осматриваем первый этаж. Идем по узкому длинному коридору, с обеих сторон — обшарпанные двери, маленькие комнатушки. Похоже, это этаж для прислуги. В комнатах пусто, лишь кое — где стоит покрытый пылью стул или железная кровать с торчащими пружинами.
Коридор ведет в просторную кухню, где сиротливо жмется к стене старенькая газовая плита. На небольшом покрытом выцветшей скатертью столе — куски засохшего, заплесневелого хлеба, грязная тарелка. Мне кажется, я слышу скрип потолочных досок. Показалось? Я оборачиваюсь на своего апатичного спутника (или все-таки спутницу?). Он нехотя открывает дверь в санузел. По узкой деревянной лестнице поднимаемся на второй этаж. Пол угрожающе прогибается и скрипит. Огромные потолки, просторные светлые проходные комнаты, гостеприимно распахнутые двери с двумя створками. Убогая утварь послевоенных времен не мешает мне представлять, как жили здесь до революции.
Я прямо-таки чувствую их энергетику: барышни в легких светлых платьях, с небрежно перехваченными шелковой лентой волосами, барин с аккуратной бородкой, в пенсне. Вечером они собираются в гостиной. Кто-то играет на пианино, кто-то вышивает. Когда темнеет, зажигают свечи в позолоченных канделябрах. Кто-то вот также как я подходит к окну и любуется закатом. Я смотрю на утопающую в борщевике улицу. У соседнего дома мелькают белые скафандры. Трудно поверить, что несколько месяцев назад можно было свободно гулять без какого-либо защитного обмундирования, любоваться зелеными газонами и яркими клумбами. Вдруг раздается треск и заглушенный противогазом визг моего напарника. Все-таки это девушка. Она провалилась одной ногой — трухлявые доски пола не выдержали. Я не знаю, что делать. Если подойду, чтобы протянуть руку, мы обе можем рухнуть на первый этаж. И тут меня осеняет: сдергиваю серый от пыли тюль с окна и бросаю один конец оказавшейся в заложниках старинного дома девушке, другой конец тяну изо всех сил.