Ей не браслет был нужен, блин, она мне руку сломать хотела!
Я отшатнулась и ударила ее ногой в бок, но с тем же успехом можно было бы дерево пинать. Она не пошатнулась даже, а замахнулась кулаком. Я ушла от удара нырком, заработав приветственные крики.
— Пусти, я сказала!
И я плеснула ей в лицо кофе.
Линор взревела, пальцы ее разжались, и я вырвалась. Она, расставив руки, пошла на меня. Я пригнулась, вынырнула от нее с другой стороны и поскользнулась на яичнице. Допустить, чтобы она меня сгребла, нельзя было — она бы мне спину сломала.
Она, продолжая завывать, повернулась ко мне, двигаясь на удивление быстро. Я не хотела наносить ей травмы, но выбора не было. Вспрыгнув на стол, я встала в боевую стойку.
Линор замешкалась, глянула мне за спину и пассивно подняла руки — но не из-за меня. Я оглянулась — слишком поздно.
Под коленями взорвалась боль — так сильно и резко, что дыхание перехватило. Я упала ничком, слезы застилали глаза, я свернулась в клубок, стараясь удержать колени. Кто-то ударил сзади.
Боже мой, я никогда ходить не смогу!
— Убью ее, убью суку!
Это вопила Линор, и я выглянула из-под разметавшихся волос: ее уводили два охранника, приведя к подчинению парой дубинок. Руки ей держали, она только языком могла воевать.
— Вставай, Ржавчина, — прозвучал чей-то язвительный голос, и я застонала, когда меня подняли и поставили между двумя охранниками. Ноги не разгибались, болели адски. Если не считать нашего стола, в столовой был порядок. Шум, конечно, но никто из-за стола не встал.
Мэри в испуге обхватила тощее тело костлявыми руками. Чарльз не поднимал глаз. Но напугало меня лицо Ральфа. У него в глазах стоял ужас, ужас, который он не мог выразить, но переживал его.
Только не в больницу. Господи, только не в больницу!
— Новенькая заводит друзей? — спросил один из охранников, отпуская меня и толкая к стене, чтобы рывком завести мне руки за спину. — Какая там есть поговорка про рыжих?
— В больницу? — спросил другой, задержавшись возле лестницы, ведущей вниз. Оттуда сквозило холодом, воняло страхом и заразой. Господи, только не туда. Они это могут сделать, и все кончится. Кончится моя жизнь. Я буду как Ральф, и вся магия мира не сможет меня вылечить.
Я приготовилась к драке и чуть не заплакала от радости, когда первый ответил:
— Нет. Там к ней приехали с материка, и надо, чтобы она могла говорить.
Чувство облегчения прожило недолго. Хотят, чтобы я могла говорить? И мне не сделают лоботомию, чтобы не доставлять кому-то неудобств?
Громко хрустнула трещотка наручников, надеваемых мне на запястья. Я хотела отбиваться, но едва могла двинуться, и снова меня обдало страхом, когда меня провели мимо моей камеры в другую часть тюрьмы. Сердце стучало, и я хотела заставить себя выпрямиться, что-то сделать! Избить, заковать в наручники — это ерунда по сравнению с тем, что здесь со мной могут сделать. Что захотят, то и сделают — как с Ральфом, — и никто даже не почешется. Потому что здесь всем на все наплевать.