Его воины, видимо, чувствовали то же самое, и когда хмурый, как небо перед Эшшири-осс, лайши провел пальцами по своему горлу, тело старика пробило шесть или семь ножей.
А когда дух старика попрощался с его телом и отправился во владения Хелмасты, оказалось, что он забрал с собой и ночные сны шири и его людей. Правда, в первую ночь после его смерти бодрствовать пришлось только Касыму и сыновьям Шадрата…
…Скользя за лайши между рядами каменных юрт, Касым-шири изо всех сил таращил глаза, пытаясь вовремя разглядеть особо глубокие лужи из нечистот, и мысленно проклинал тесноту проходов и безобразные нравы северян, не стесняющихся гадить прямо там, где живут. Правда, помогало это слабо — не успев выйти из юрты, он перепачкался, как алхыз, и пребывал в таком же бешенстве, как Хелмасты, не получивший обещанной Аишкой-нэй души. Впрочем, это не мешало ему вслушиваться в ночь и пытаться понять, что означает тот или иной звук.
Сайка-ойтэ звучал совсем не так, как Степь: за невысокими деревянными заборами мычали коровы, хрюкали свиньи и кудахтали куры; из окон домов доносился смех, плач и ругань; где-то на востоке размеренно бил колокол, на юге раздавался перестук кузнечных молотов, а на севере кто-то истошно орал.
И пах он тоже иначе: вместо пряных ароматов степных трав, запахов конского пота и выделанных шкур город вонял нечистотами, протухшим мясом и гнилью.
«Два-три месяца — и это стойбище, по верхушки юрт утонувшее в грязи, выжжет очистительный огонь…» — усмехался он. И даже представлял себе высоченные языки огня, охватывающие ту или иную юрту…
…Скользнув в узенький проход между двумя невысокими деревянными заборами, лайши сделал несколько шагов, и… пропал! Замерев на месте, Касым растерянно огляделся, и… почувствовал, что его кто-то тянет за рукав… Повернув голову вправо, он с трудом разглядел темное пятно лица Маруха, сына Нардара, выглядывающую из-за забора на уровне живота.
Перемахнув через покосившийся ряд трухлявых досок, шири мягко упал на дно оказавшейся за ним глубокой ямы, и, почувствовав, что его ноги по колени ушли в густую грязь, мысленно проклял и хозяина ближайшего дома, и всех его детей до девятого колена.
Словно отвечая на его мысли, неподалеку забрехала собака. За ней — вторая, третья — и вскоре над доброй половиной Сайка-ойтэ поднялся собачий лай. Раздраженно поморщившись — блохастые твари здорово мешали слушать ночь, — шири кое-как выпростал ноги из грязи, добрался до стены деревянной юрты, дождался условного знака лайши и занял свое место у затянутого бычьим пузырем «окна».