— Правда. Река впадает в залив, но его середина и правая сторона слишком мелки для судов, а по левой как раз мимо скалы идти приходится. Ее разве что слепой не разглядит — она в полете стрелы от фарватера.
— Я хочу, чтобы на этой скале появилась огромная надпись. Сможете сделать?
— Углем можно — на сером черное хорошо заметно. Буквы придется большие делать, но справлюсь. А про дохлых богоотступников не хотите рассказать?
— Я хочу, чтобы всех мертвецов оставили под той скалой, чтобы их было видно с проходящих кораблей. Хорошо бы головы насадить на колья, а все остальное вокруг раскидать. Там все должно быть усеяно костями.
Епископ задумчиво покосился на избитых пленников и тихо уточнил:
— Этих тоже там порубите? Кровь, конечно, дело не богоугодное, но не в этом случае: тут я одобряю. Знаете: можно и кресты там организовать, поступив с ними на манер их самих — главное прижечь хорошо и подрубить почти начисто, чтобы не вышло плохого. Хорошая картина получится для тех, кто увидит. Но если просто захотите их порубить без лишних затей — тоже приветствую. Даже если всех своими руками — люди поймут правильно. Нехорошо они поступили… с нашими женщинами. Какой бы выкуп теперь за себя не сулили, он того не стоит — нельзя их отпускать. И Дан: мне тоже жаль Альру. Очень жаль. У нее была хорошая душа. Правильная. Не убивайтесь за нее: она теперь в лучшем из миров. Заслужила это всей своей жизнью. Геенна огненная не для таких — она как раз для демов. Вечные муки их посмертный удел. Мне тяжело это произносить, но, думаю, они созрели для адского огня. Пора…
— Нет, епископ — мы не станем их убивать.
— Что вы задумали? Это ведь демы. Если не убивать, то что с ними делать?
Я тоже покосился в сторону пленных, не зная, как ответить на этот простой вопрос. Все мое войско затаив дыхание ждет, когда же я в кровавой манере, свойственной не только этому миру, рассчитаюсь за смерть своей женщины и тяжелые потери, нанесенные подданным. Ведь до сих пор ничем не выдал свои эмоции после случившегося, и это сочли угрожающим признаком: наверняка замыслил что-то настолько изуверское, что боюсь вслух произнести. И тела врагов, захваченные с поля боя, добавляли масла в огонь предполагаемой мести — все считали их частью декораций к предстоящей кровавой забаве, споря лишь о конкретном способе применения.
Некоторые слабонервные заранее пугались масштабов моего гнева, опасаясь, что повторю судьбу Кенгуда Четвертого, сошедшего с ума после того, как вырезал семью родного дяди вместе с ее главой, слугами и охраной, за участие в заговоре, повлекшем увечье наследника. Два старых соратника Альры, выживших благодаря тому, что попали в отряд лучников, отважились явиться ко мне с поклоном и словами утешения. Заодно просили убить врагов без лишней истерии — Рыжая Смерть по натуре не была жестокой, так что не надо омрачать ее гибель.