Сафат снова упал на колени.
— О, великий государь! Я знаю, что в древности был обычай отрубать голову гонцам, которые приносили дурные вести. Пусть упадет моя голова, но я обязан сообщить тебе скверную новость — наш общий злейший враг хан Ахмат собирается летом с огромным войском идти на Москву!
Иван Васильевич побледнел.
— Это достоверные сведения? — спросил он.
— Я сам слышал об этом из уст его сына, который с сотней воинов приехал разведать броды на Угре и Оке.
Сафат рассказал подробности своей встречи с Богадуром и добавил:
— Узнав об этом, мой господин, великий хан Менгли-Гирей, просил передать тебе, что он готов сесть на коня, чтобы вместе с тобой воевать против нашего общего недруга, в любой день, какой ты укажешь, и велел немедленно привезти ему твой ответ.
Иван Васильевич до крови закусил губу и почувствовал, как у него внутри все холодеет от страха.
Сафат не знал, что за полчаса до него прибыл еще один гонец, который сообщил о том, что великокняжеские братья Андрей и Борис взбунтовались уже открыто и явно — они публично заявили, что намерены отстаивать свои права, и в окружении большого войска из своих дворян двинулись то ли сюда к Новгороду, то ли, что еще хуже, — к литовской границе.
Это была очень плохая новость, но та, что принес Сафат — еще хуже.
Если Ахмат действительно вздумает пойти за давно не плаченой данью, а его поддержит король…
И вдруг он в одну долю секунды понял, что происходит.
Господи, спаси и помилуй мя, грешного! Да ведь это же все не случайно — одно к одному… Новгород, ливонцы, братья, а теперь еще Ахмат! Они все в сговоре! Они решили нас разорить и уничтожить! Что же теперь делать, что делать? Господи, что мне делать? Святая Богородица, помогай!
Иван Васильевич не был трусом, но, как человек крайне осторожный и расчетливый, долго и многократно взвешивающий малейшие достоинства и недостатки всякого дела, он очень не любил ситуаций, в которых несколько проблем смешивались, наваливались сразу в одночасье и требовали принятия немедленного решения. В таких случаях он впадал в панику, не мог ничего сообразить и цепенел от страха. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя и все хорошенько обдумать.
— Я дам свой ответ брату Менгли-Гирею завтра, — глухо сказал он, и даже не дождавшись поклона гонца, быстро вышел, чтобы Сафат, не дай Бог, не заметил, как дрожат руки Великого князя.
Он заперся в своей спальне и до позднего вечера никого к себе не пускал.
К ночи у него созрело несколько планов.
Он вызвал Патрикеева и обсудил с ним эти планы.
Патрикеев их одобрил. Впервые без лести он назвал их мудрыми.