— Я это тоже хотел бы знать, зачем ей нужно из мухи делать слона? — продолжал удивляться Бунин. — Да и почему я должен оставаться в организации, которой руководит человек, четыре года носивший фашистскую форму, — Зеелер? И этот Союз весьма благоволит к коллаборантам.
Он помолчал, вздохнул:
— И все же жаль, что так вышло. Ведь нас связывает тридцатилетняя дружба… Верно, она что-то напутала. Ведь когда Мария Самойловна последний раз была у нас в гостях, я уже ушел из Союза. Но тогда Цетлин и словом не обмолвилась об этом, считала пустяком.
Проницательная Вера Николаевна отозвалась:
— Нет, Ян, все это лишь предлог для скандала. Думаю, эта история тесно связана со статейкой Окулича и прочими политическими интригами.
Весело начавшийся праздник закончился на грустной ноте.
Бахрах, прощаясь на лестничной площадке, вдруг по какому-то душевному порыву обнял своего великого друга, жарко проговорил:
— Это, Иван Алексеевич, вам мстят за то, что вы не отреклись от России, за то, что хотели вернуться домой и бывали в посольстве, за то, что пили заздравную Сталину. Прежде они терпели, боялись, что уедете — плохой пример для других изгнанников. Нынче же вы как бы в политической изоляции, вот и набросились… Такой, как вы, Иван Алексеевич, единственный во всей эмиграции. Вот все глаза и смотрят на вас…
Бунин благодарно пожал руку собеседнику.
Но тот не спешил уходить, что-то хотел еще сказать. Наконец решился:
— Мне стыдно за Цетлин, Цвибака, Вейнбаума… Стыдно, что они одной со мной национальности…
Бунин оборвал старого друга:
— О чем вы говорите, мой хороший Александр Васильевич! У каждого народа есть свои герои и свои подонки. Я никогда не делил людей по национальному признаку. Наши приятельские отношения — доказательство тому. Не будем об этом! Прощайте.
* * *
Минули десятилетия. Теперь, в отдалении от тех событий, всякому непредвзятому человеку ясно: прав был Бахрах. Цетлин действительно действовала как авторитетный «агент влияния». Она сделала последний ход в той партии, которая разыгрывалась против Бунина. И ходы, в которой ее игрокам, в том числе Цетлин, наверняка подсказывались специалистами куда более искушенными, профессионально владевшими тайной политических дебютов и эндшпилей. Слишком крупной звездой на эмигрантском небосклоне был Бунин, чтобы безнаказанно прощать его «прегрешения».
* * *
Любимая поговорка Бунина: «Попал в стаю — не лай, а хвостом виляй!» Но сам он ей никогда не следовал.
* * *
Жизнь не баловала Бунина. Не было, кажется, испытаний, которые она ни посылала бы ему: он потерял любимого ребенка — единственного и потому особенно дорогого; его обманывала любовь — когда он шел к ней с открытым сердцем; его предавали друзья; он, для которого весь смысл существования был в творчестве, на взлете своего дара лишился миллионов читателей; богато одаренный природой, он годы проводил в нищете, холоде и «всяческом мизере»; он должен был смирять свою непомерную гордость, чтобы из чужих рук принимать благодеяния. Вся сила его дара питалась связью с Россией, но обстоятельствами он был принужден жить на чужбине.