Оливин в первое мгновение растерялась: минуту назад она, кажется, не сомневалась в гибели Хулио, а сейчас в эту серую больничную палату вошла жизнь… Она как ошалелая смотрела вокруг, а затем бросилась к Хулио и обняла его, прижавшись лицом к черной колючей бороде. Спазмы сдавили горло, и она не могла произнести ни слова. Повернула лицо и посмотрела в его глубоко запавшие глаза, столько твердости и решительности было в их взгляде, что ей стало стыдно за свою недавнюю слабость и неверие.
Рубен, ласково улыбаясь, смотрел на друга. Он вспоминал эти проклятые 18 дней, когда каждый восход солнца таил в себе неизвестность. Но, кажется, все самое страшное осталось позади, надо думать уже о будущем…
Словно угадав его мысли, Хулио сказал как мог громче:
— Я не успокоюсь, пока не добьюсь освобождения остальных товарищей… Надо приступать к решительным действиям…
— Да, за других товарищей мы еще поборемся, — поддержал его Рубен. — Но тебе не опасно оставаться здесь? В Гаване?.. На Кубе?..
— Рубен, — заговорил взволнованно Хулио, — я поступлю так, как скажет партия… Ты должен… Все вы должны понять — я не один, я член партии… Если ЦК сочтет необходимым, я уеду.
— Друзья, — вмешался Альдерегиа, который, увлекшись общей радостью, на время забыл о своем подопечном. — Хулио еще в опасности: он свободен, но организм истощен…
Открылась дверь, и в палату вошли журналисты.
— Сеньор Мелья, что вы можете сказать по поводу вашей голодовки? — начал один из них чуть ли не с порога.
— Моя голодовка — это протест против несправедливостей, которые окружают нас всех, против социального неравенства. К моему протесту присоединились сотни тысяч людей, не только на Кубе, но и за рубежом. Сейчас, как никогда, я верю в идеалы, которые я отстаиваю. И я еще с большей энергией буду бороться за освобождение угнетенных не только на Кубе, но и во всем мире.
Последняя фраза была произнесена четким и твердым голосом.
Встревоженный Альдерегиа решительно вмешался.
— Сеньоры, все! Распоряжаюсь здесь я. Пока Мелья в постели, он в моей власти, — веселый доктор не удержался и улыбнулся. Он не мог приказывать: — Серьезно, друзья, ему так необходим отдых…
— Но разрешите, сеньор доктор… — попытался возразить один из журналистов.
Но тут не выдержал Рубен. Не скрывая своего раздражения, он прервал газетчика:
— Нас меньше всего волнуют интересы вашей газеты. Доктор прав, мы все уходим. Сеньоры, прошу за мной.
Все, кроме журналистов, подошли к Хулио, чтобы попрощаться с ним, и потянулись к выходу.
Палата опустела. Остались только Оливин и Альдерегиа. Они смотрели друг на друга и улыбались.