Но, если бы недруги Розелль жили только в Санта-Барбаре и окрестностях, полиция все равно не углядела бы связь между убийствами. Однако частенько гнев матери обрушивался на жителей отдаленных городов и штатов — на людей, о которых ей случалось прочесть в газете или журнале.
Особенно запомнилась Золту одна семья из штата Нью-Йорк, которая выиграла в лотерею миллион долларов. Мать почему-то решила, что вместе с выигрышем к ним попала часть денег из кармана Поллардов и такие стяжатели подлежат уничтожению. Четырнадцатилетний Золт ничего из объяснений матери не понял, но и не усомнился в ее правоте. Он свято верил каждому ее слову, как же можно было ослушаться? Перенесясь в Нью-Йорк, он убил всех пятерых членов семьи, а дом, в котором оставались трупы, сжег дотла.
Стоило матери утолить жажду мести, с ней всякий раз происходило одно и то же. Сразу после убийства она ликовала и принималась строить радужные планы. Для Золта готовилось какое-нибудь редкое лакомство, при этом из кухни доносилось мелодичное пение матери. Она то бралась шить новое лоскутное одеяло, то затевала какое-нибудь хитрое рукоделие. Но проходил месяц, и радость угасала, как лампочка, подключенная к реостату. Стряпня и рукоделие были забыты, мать снова заговаривала о негодяях, из-за которых она, а значит, и вся семья Поллард терпят лишения. Еще полмесяца-месяц — и мать намечала новую жертву, и Золту опять надлежало исполнить ее волю. Поэтому разделываться с врагами ему приходилось не более шести-семи раз в год.
Розелль это вполне устраивало. Розелль — но не Золта. С годами утолять жажду человеческой кровью вошло у него в привычку, а подчас эта жажда становилась нестерпимой. Он снова и снова порывался испытать трепет, который вызывала у него охота, он тянулся к кровавым приключениям, как алкоголик тянется к бутылке. Да и как удержаться от убийства, если все вокруг только и думают, как бы досадить обожаемой матери? И Золт убивал все чаще и чаще. Враги были всюду: кто посягал на ее здоровье, кто намеревался обобрать. Временами на, нее нападал безумный страх, она велела сыну задернуть шторы, спустить все жалюзи, запереть все двери, даже забаррикадировать их стульями и прочей мебелью, чтобы не ворвались враги. Правда, враги так и не появлялись, но кто их знает, может, они хотели напасть, да раздумали. В такие дни мать была сама не своя. Она твердила, что от недругов житья не стало, что, как бы ни старался Золт, защитить ее ему все равно не под силу. Он умолял, чтобы она позволила показать, на что он способен, но мать не разрешала. «Меня уже никто не спасет», — добавляла она.