* * *
Дверь из гаража в дом запиралась только на замок, цепочки на ней не было. Клинт сунул ключи в карман и прошел на кухню. Было десять минут девятого. Фелина сидела за столом и в ожидании мужа читала журнал.
Она подняла глаза, улыбнулась, и сердце Клинта затрепетало. Как в слезливом романе, ей-богу. Что же это такое с ним делается? До встречи с Фелиной он никого к себе в душу не пускал. Он предпочитал до всего доходить своим умом, без посторонней помощи, не имел привычки плакаться в жилетку друзьям и очень этим гордился: всякая близость может принести боль и разочарования, а он от них застрахован. Но когда Клинт впервые увидел Фелину, у него дух захватило, и он понял, что от его неуязвимости не осталось и следа. Понял и обрадовался.
До чего ей идет это простенькое синее платье с красным поясом и красными, в тон ему, туфлями. Удивительная женщина: сильная, но нежная, волевая, но хрупкая.
Фелина встала. Клинт подошел к жене, они обнялись и припали друг к другу губами. Ни слова, ни знака — просто стояли и целовались. В эту минуту Клинту больше всего на свете хотелось тоже оглохнуть и онеметь. И чтобы ни он, ни Фелина не умели читать по губам, не умели объясняться знаками. Потому что сейчас нет для них большей радости, чем просто быть вместе. А слова — что слова? Разве ими выскажешь, что у них в этот миг на душе?
— А у нас сегодня такое случилось, — наконец выпалил Клинт. — Еле дождался, чтобы тебе рассказать. Только приведу себя в порядок, переоденусь, а в половине девятого отправимся в «Капрабелло», сядем в уголке, закажем вина, спагетти, гренки с чесночным соусом.
«И изжога нам обеспечена», — докончила Фелина.
Клинт расхохотался. В самую точку! «Капрабелло» — мировое местечко, но еда там острая — сил нет, поэтому удовольствие всякий раз выходит им боком.
Он опять поцеловал жену. Фелина вновь взялась за журнал, а Клинт прошел через столовую и по коридору направился в ванную. Там он открыл кран и, дожидаясь, пока пойдет вода погорячее, включил электробритву. Бреясь, он все время видел в зеркале свою ухмылку. Нет, все-таки в жизни ему очень повезло.
* * *
Страшный дядька рычал ему в самое лицо, засыпал вопросами. Спрашивает, спрашивает. Да если бы Томас спокойненько сидел в кресле — и то не смог бы ответить на все вопросы. Надо же сперва подумать. А дядька подумать не дает. И Томас ведь не сидит в кресле — дядька прижал его к стене. Спина болела так сильно — Томас чуть не заплакал.
— Я наелся, я наелся, — повторял он. Обычно после этих слов к нему с расспросами или рассказами не приставали, чтобы у него в голове все хорошенько улеглось. Но на страшного дядьку эти слова не действовали. Ему все равно, улеглось у Томаса в голове или не улеглось, — он требовал ответа немедленно. Кто такой Томас? Кто его мать? Кто отец? Откуда он? Кто такая Джулия? Кто такой Бобби? Где Джулия? Где Бобби?