– Убереги, попробуй… Всего полмесяца не дотянул любезный до новины…
– Какой новины?
– Да молодой лебёдушки… Ведь она теперь – главная кормилица в селе нашем. Она да крапива… Утром идёшь – как покос идёт, серпами жнут бабы!
Так вот почему грустно усмехнулся Емельянов, когда ему сказала Сидорова про лебеду! Выходит, плохо она знает жизнь, в стороне стоит. А ей всё время казалось, что одной судьбой с народом мается.
А Мария Степановна продолжала спокойно говорить:
– В прошлом-то году неплохой хлебушек в поле рос, колосок наливной, тяжёлый. Только на него хозяев много, на хлеб-то. Говорят, какой-то Ларин приехал и загрёб в ларь. Вишь, какая штука получается. Был горшок да разбился. Небось, и в нынешнем году такая басня случится. У мужика всегда дольщиков много… Вся держава!
Чувствовала Евдокия Павловна, как заполыхали щёки, накалились, иголочками прокалываются. Не только Ларин, но и все они причастны к этому тяжкому оброку, который без сомнения и риска гребут с крестьянина. Разве она не причастна? Только есть директива, а при директиве человек вроде зрения лишается, умом деревенеет – извилины в башке, как у кролика, выпрямляются. Получил бумагу – и давай действуй, руби с плеча, мужик, как дерево, не заплачет. А вот слушает сейчас Сидорова эту женщину и готова реветь в голос, стену грызть… Хорошо, что не видит в потёмках Мария Степановна её пламенеющего лица, а то бы совсем худо стало от стыда, от совести, от вины неоплатной.
Опять степенно заговорила хозяйка:
– Вы уж не обессудьте меня, Бога ради, что без огня вечеряли. Нету керосина проклятущего ни в одной лавочке. Раньше у меня проще было – когда горючку возила. Глядишь, мужики-трактористы нальют бутылочку, а то ещё лигроин был… Правда, опасный дюже, норовит взорваться. Да его солью присыпешь – он и успокоится. Ну, давай ложиться, милая, небось, подъём ранний затеешь?
На кровати легла Евдокия Павловна, а Мария Степановна с кашлем и сиплым стоном забралась на печь. Постель показалась Евдокии мягкой и ласковой, и хоть лезли, путались в голове горькие мысли о жизни и судьбе, уснула она сразу, придавленная дневной усталостью и непомерным моральным гнётом.
* * *
Трактора, два стареньких «ХТЗ» с блестящими шпорами, появились в Товаркове к обеду, и Егор Сергеевич повеселел. Лицо его вроде потеряло жёсткость, стали подвижными глазки, в них появилась прежняя острота. Он засуетился, как суетится хозяин при виде неожиданных гостей, громко хлопал себя по брюкам, уважительно глядел на Евдокию Павловну.
– М-да, дела, – бурчал он себе под нос, – дела, значит… Он повёз трактористов на постой куда-то на край деревни, а потом показывал поле под предстоящую пахоту, и Сидорова решила заглянуть в школу, где подходили к концу занятия. Как секретарь, отвечающий за идеологическую работу, курировала она и школы, и там тоже было предостаточно забот. В Товаркове хоть здание нормальное, двухэтажное, дореволюционной постройки (одолело когда-то земство на свои небольшие капиталы), а в других – стены валятся, потолки провисают люлькой, топлива не хватает.