Через стенку от меня оправлялся от открытых переломов Старший. Вернется ли он к оперативной работе, теперь под вопросом. Банни вылечили и выписали, но он задержался в госпитале еще почти на неделю. Руди тоже с нами был. Друзья из ОВН приносили им смену одежды и вкуснятину в пенопластовых коробочках.
Меня выпустили на день съездить на похороны и сразу обратно, так как завтра предстояла операция на лодыжке.
На следующий день после панихиды, когда я уже был у себя в палате, ко мне заглянул Руди. Он приземлился на один из гостевых стульчиков. На второй сел Черч.
— Ты помнишь все, что было, или частично?
— Все.
— Тогда ты знаешь, что Сайрус Джекоби до сих пор жив, — сказал Черч.
Я кивнул.
— Ты его не добил.
— Нет.
— Почему, интересно?
— Когда он подлечится, да и я заодно, хочется, чтобы он предстал перед судом.
Черч кивнул.
— Он будет казнен.
— А зря, — заметил я.
— Почему зря?
— Надо бы выставить его на всеобщее обозрение. В зоосаде. На шоу уродов.
— По-твоему, публичное унижение как-то нивелирует нанесенный им вред?
— Не знаю. Философа вот надо спросить.
— А я тебя спрашиваю.
Я промолчал: что мне сказать?
Шеф собрался уходить.
— Ладно, потом поговорим, — сказал он, вставая.
— Говорить особо не о чем, — бросил я. — С меня хватит. Я ухожу. Не могу больше.
Шеф поправил галстук.
— Поговорим потом.
Когда он ушел, на тумбочке у себя я заметил коробку слоеного печенья «Орео», моего любимого.
Руди во время нашего разговора молчал. А теперь спросил:
— Ты и вправду думаешь уходить?
— Так ведь… надо. — Я пожал плечами. — Выгорел дотла.
— Досталось тебе, Джо, не понарошку. Но врачи говорят, ты вылечишься полностью.
— Я выгорел дотла, — повторил я, избегая смотреть ему в глаза.
6
Погожим утром (стояла середина сентября) меня на кресле выкатили из госпиталя. Снаружи ждал на машине Руди, чтобы отвезти в аэропорт. Только он один; ни Черча, ни еще кого из ОВН. Почти всю дорогу он молчал, а затем спросил:
— Ну как оно, Ковбой?
Я пожал плечами.
— Война закончена, — продолжал он. — Солдаты возвратились с поля боя. Время поговорить.
Я долго молчал, подбирая нужные слова. И единственно, на что меня хватило, это вопрос:
— Зачем мы так, Руд?
— Зачем сражаемся? Затем, что кому-то надо…
— Нет, — перебил я. — Зачем мы ненавидим?
— Точно и не знаю. Ответ на это может быть и краткий, и протяженный. В основном люди ненавидят, если кто-то другой от них отличается или, наоборот, он ужас как на них похож. Здесь дело в страхе. Человек как вид испокон веков подгонялся страхом. Мы страшимся того, чего не знаем или не понимаем, страшимся различий, и примитивизм в нашем сознании выражает страх через насилие. Это и делает нас такими агрессивными. Страх и еще жадность.