Лед с хрустом лопнул, высыпаясь внутрь, и я чуть было не сбил с ног Суигинто, все еще неподвижно стоявшую перед своим сияющим медиумом.
- Вос–с–семнатцать сссекунд, — прошипел я, не в силах преодолеть собственный обман.
- Я должна остаться и убедиться. Уходи сам.
- Нне ссссходи ссс ума, Сссуихинто, всссе ут–таллосссь…
- Не спорь со мной! Песня, она…
Оглушить ее оказалось неожиданно просто — здесь, в глубинном сне, она была не могущественной куклой, а лишь «милым ангелом». Мягкий удар по затылку, и она валится набок, так и не спустив глаз с Мегу. Песня околдовала и ее — но мой страх оказался сильнее ее чар. Спеленав Суигинто серебряными усами, я заскользил к спасительной воронке, извиваясь в воздухе, словно китайский дракон. Девять секунд.
Яркий свет и звон бьющихся осколков позади дали понять, что Песня действует, как мы и рассчитывали. Ледяная палата рассыпалась, освобождая ту, которая теперь видела целый мир.
Коллапсирующая воронка все же откусила кончик моего хвоста, и я вывалился наружу с изрядно потрепанной мантией. «Хоть ноги не укоротило, и то славно» — успел подумать я, прежде чем понял, что вижу.
Тающие останки сотен причудливых тварей, разрубленных и пронзенных, грудами лежали повсюду, сочась мутной влагой Моря. Некоторые застряли в кустах и выли от боли, дергаясь и вгоняя в себя шипы. Чуть поодаль, упершись в остатки одного из истуканов, возвышалась настоящая гора плоти, перевитая жилами, с тысячей угасших глаз, сотней истекающих Морем пастей, хоботами, жгутиками, клешнями…
Второе такое же порождение, заставившее меня вспомнить иллюстрации к историям Лавкрафта, наползало с другой стороны, но не оно заставило мое сердце уйти в пятки от страха. Соусейсеки, моя Соусейсеки лежала на земле, бледная и неподвижная, так и не выпустив из рук ножниц.
Не выпуская из рук Суигинто, я медленно подошел и опустился на землю рядом. Из тумана появлялись все новые твари, но разве было время смотреть на них?. Соусейсеки, Соусейсеки, как же это могло случиться, как я мог так ошибиться! И тут я вспомнил свое видение — снежное поле, и одиночество, и ее, так же неподвижно лежавшую на холодной земле. Маска показала мне правду.
Черное плетение вздулось горячими буграми, когда я проклял Море, и сны, и Мегу, и самого себя за случившееся. Странно, но боль не затуманила разум. Я видел, как над головой сгущаются кровавые тучи, неестественные и быстрые, словно кто–то впускал в небо чернила из огромного шприца. «Адреналин» — вяло подумал я, — «Значит, бежать некуда. Это конец».