Инспектор умолк и вперил испытующий взгляд в лицо Тавернье. Тот с опозданием сообразил, что напрасно дал волю эмоциям и распустил язык: теперь приходилось рассказать, откуда к нему попала видеозапись, а против этого восставала вся его натура журналиста. Впрочем, отступать было уже поздно, и Тавернье ответил:
— Нет, я не нанимал Орсини и не уславливался с, ним о том, что он будет меня охранять, однако он мог предвидеть покушение на меня и принять свои меры, так как именно он передал мне в Бейруте видеокассету с материалом, компрометирующим президента Республики Тукуман генерала Видалеса. Со слов Орсини мне известно, что он долгое время работал в Тукумане, часто входил в контакт с самим Видалесом и потому был в состоянии предсказать реакцию генерала на публикацию видеозаписи.
— Но ведь он знал, что материал уже попал в печать и на телевидение, и тем самым он достиг своей цели, — с удивлением заметил инспектор. — Зачем же ему понадобилось и после этого охранять вас?
— Возможно, мои слова покажутся вам странными, но у меня сложилось впечатление, что Орси-ни — человек, руководствующийся в жизни определенными нравственными принципами. Орсини считал себя обязанным обеспечить мне защиту, поскольку я подвергался опасности из-за дела, которое начал он.
— Простите, но такой образ мыслей и действий совершенно не характерен для людей, подобных вашему приятелю. Вам трудно будет доказать, что вы не находились с ним в сговоре, иначе говоря, что он не действовал по вашему заданию.
— Не считайте меня ребенком, инспектор, — фыркнул Тавернье. — Доказывать что-либо — это дело не мое, а следствия. С вашей стороны вряд ли честно пытаться повесить все происшедшее на меня. Я ведь мог вам ничего не рассказывать, и вам тогда пришлось бы туго: с одной стороны, инцидент явно не случайный, а с другой — фактов у вас никаких и объяснить ничего вы не можете. Я утверждал бы, что понятия не имею, чем вызвана перестрелка и кто стрелял, и у вас не было бы ничего против меня. Как бы вы без меня вышли на Орсини? Думаю, что мою откровенность следовало бы поощрить, а не обращать ее мне во вред.
Инспектор цинично усмехнулся:
— Почему же вы его сдали? Ведь он вас все-таки спас!
— Я выполнил все, что ему обещал, но я против самого присутствия подобных людей в цивилизованной стране, — раздраженно ответил Тавернье. — Нельзя позволять им насаждать в Европе свои порядки.
Инспектор что-то угрюмо проворчал и покосился на вошедшего в кабинет сержанта. Тот положил перед ним на стол конверт с фотографиями. Вытряхнув снимки из конверта, инспектор перебросил их через стол к Тавернье.