Старик сидел под древней поблекшей фотографией «Трое подмастерьев шлифуют слоновью кость» и пил. Я поздоровался, сел рядом, а он показал пальцем на фотографию и сказал:
– Это – я.
Я перевел взгляд и посмотрел на фотографию. Самый правый, годков двенадцати-тринадцати юнец и впрямь походил на старика в молодости. Сам бы я, конечно, не догадался, но раз сказали, то отметил у него на лице выступающий нос и припухлые губы. Сдается мне, он постоянно сидит на этом месте и каждый раз показывает незнакомым посетителям: «Это – я».
– Старинная фотография, – начал я издалека.
– Дореволюционная, – спокойно ответил старик. – Вот таким шпанюком я был в ту пору. Все стареют. Ты тоже вскоре станешь как я. Дай только срок! – Старик широко открыл свой рот и, сплюнув, закряхтел.
После чего пустился рассказывать о революции. Оказалось, он ненавидел как монархию, так и революцию. Дав ему выговориться, я уловил момент, угостил выпивкой и неожиданно спросил, не знает ли он чего о танцующей фее.
– О танцующей фее? Ты хочешь услышать о танцующей фее?
– Хочу, – подтвердил я.
Старик пристально уставился мне в глаза, а затем спросил:
– Зачем тебе? Пришлось соврать:
– Слыхал от людей, стало интересно.
Старик продолжал пристально смотреть мне в глаза, но вскоре его взор угас до характерного выражения пьяного человека.
– Хорошо, расскажу за то, что ты угостил меня выпивкой, но помни, – он поднял перед моим лицом указательный палец, – не вздумай никому о ней болтать. После революции минуло немало годков, но упоминать о фее по-прежнему нельзя. И я тебе ничего не говорил. Понял?
– Понял.
– Тогда закажи еще по одной. И давай пересядем за стол.
Я заказал еще две порции, и мы перешли за стол, чтобы кабатчик не мешал старику рассказывать. На столе стоял зеленый абажур, стилизованный под слона.
– Дело было до революции. Приехала сюда с севера фея. Танцевать она умела. Да что там – прекрасно она танцевала. Сама была самим что ни есть танцем. Никто ей в подметки не годился. Ветер и свет, запах и тень – все собиралось воедино и взрывалось у нее внутри. Вот как у нее все получалось. Да, редкого умения она была.
Старик приложился остававшимися зубами к стакану.
– А вы сами видели, как она танцует?
– Мне-то не видеть?! – Старик посмотрел на меня, затем развел над столом руками. – Разумеется, видел. Каждый день. Каждый день прямо здесь.
– Здесь?
– Конечно. А где же еще? Если она каждый день здесь танцевала. До революции.
По словам старика, фея приехала сюда без гроша в кармане, прибилась к кабаку, где собирались рабочие завода слонов, выполняла подсобную работу. Но вскоре ее умение танцевать приметили, и она стала танцовщицей. Первое время рабочие ждали от нее танцев, присущих молодым девушкам того времени, и даже недовольно бурчали, но вскоре голоса поутихли, и теперь уже все, сжимая в руках стаканы, не могли оторвать глаз от ее танцев. Она танцевала совсем не так, как другие. Попросту говоря, вынимала из душ зрителей то нутро, которым они обычно не пользовались, о существовании которого едва догадывались, – словно рыбьи кишки на разделочную доску.