— Ваше сиятельство! — сказал он негромко, приблизившись на вытянутую руку.
Мадатов обернулся и несколько секунд недоуменно разглядывал окликнувшего его штатского.
— Здравствуй, Новицкий! — Звучный голос, привыкший греметь в сражениях, наполнил небольшую, тесную комнату, заставляя собравшихся обернуться на звук. — Не узнал тебя в этом… извини, фраке! Давно ли в отставке?!
— С тринадцатого, как только отпустили врачи.
— Да, да. Мы как погнали французов на запад, так уж не возвращались. Так что не обессудь, после той встречи уже и не мог.
Мадатов говорил об армейском госпитале у Березины, где он навестил раненого Новицкого вечером того памятного обоим гусарам дня.
— Я понимаю. Война идет, так что же оглядываться.
— Вот-вот. А меня через два года под Лейпцигом тоже картечиной в руку. Прямо с утра, можно сказать, дело не началось. Что ж, уходить?! Перевязали, хорошо — левую. Так и дрались до темноты. А после уже в палатку. Морфию предлагали, водки, я отказался. Думаю, ослабею, так они разом выше локтя отчикают. Рычал, но смотрел. Только, говорю, попробуйте ампутировать, всех тут же покрошу саблей! Перетерпел. И еще восемь месяцев отлеживался по немецким домам.
— Как сейчас?
— В хорошую погоду и вовсе не помню. Перед дождем будто бы кто-то пощипывает внутри. Как ты?
— Спина отпустила. Нога, как и у вас, по погоде. А где же полк?
Мадатов махнул рукой:
— Остался во Франции вместе со всей бригадой. А меня выписали в Россию. Ермолов, Алексей Петрович, слыхал о таком?.. Он вытребовал меня у государя. Хочет, чтоб я помог ему в Грузии.
Последние слова он произнес с такой тщеславной, самолюбивой гордостью, что Сергею едва удалось удержать улыбку. Он постарался напомнить себе, что генерал-майору, кавалеру стольких орденов, гусару, знаменитому своей бесшабашной храбростью, не грех и похвастать своей удачей.
— Стало быть, вместе будем служить.
— Вместе? Тоже на Кавказ собираешься? Снова в строй?
Новицкий печально покачал головой:
— На коня мне, пожалуй, никак. Да и в пехотном полку я тоже не пригожусь. Буду работать в канцелярии командующего, под началом Рыхлевского.
Мадатов нахмурился.
— Бумажки перебирать? Славное занятие для гусара.
— Спасибо, что разрешили инвалиду хотя бы таким заниматься.
Князь положил Новицкому на плечо тяжелую руку:
— Извини, не подумал! Давай хоть выпьем за наш, Александрийский. За Ланского, Приовского, Пашу Бутовича, за Фому… Помнишь Чернявского? Он тогда тебя крепко выручил[31]…
— Помирать буду — вспомню! — твердо сказал Новицкий.
— То же и я. А он уже умер. Нас с тобой выручил, а мы его — не сумели. Тебя в Бухаресте, меня под Борисовом… Его на моих глазах француз заколол. Я кирасира тут же зарезал, но поздно, поздно… Пойдем, Новицкий, выпьем, а то что-то уже душа загорелась…